Сто первый раз

- Дин.
Он считает по этому голосу дни.
- Дин.
Десять, одиннадцать, двенадцатьдвадцатьтридцатьсттысячастотысяч.
- Дин.
- Сто первый, - он вроде бы пытается сказать это вслух, но ни хрена у него не выходит. Рот только трескается.
- Ты, я смотрю, еще полон сил, мой храбрый солдатик.
Аластер – это его спасение, да, спасение. Дин так считает, честно. Сначала, конечно, будет тяжело, но зато потом – почти курорт.
- Так точно, ублюдок.
Он пытается улыбаться – чем-то, что осталось от его лица, что-то же должно было остаться, раз он видит.
Аластер смеется – скребет по внутренностям.
- Сколько в тебе этой показушности, Динно. Все никак не избавишься, да? Еще не выдавили?
Он кладет руку Дину на голову, и Дин орет, потому что здесь к боли нельзя привыкнуть.
Он не знает, что здесь может болеть, тела ведь нет. Дин не задумывался над этим. Некогда было. Хотя, наверно, Сэм сказал бы…
- Сэм!!!
Аластер умиленно качает головой.
- Сэм. Как это мило. Давай я тебе помогу, может?
Он наклоняется и сипло кричит Дину на ухо.
-Сэм! Сэмми! Ты слышишь меня! Помоги мне, Сэм!!! Пожалуйста! Сэээээм!!! Знаешь, что мне в тебе нравится?
Дин не успевает за такими прыжками, путаясь в своей боли – он так и представляет себе боль, как кровавую паутину, натянутые нити дергаются по очереди.
- Сэм, - повторяет он еще один последний раз, получается даже нечто вроде спора.
- Ты все еще не теряешь надежду. Упрямо веришь в то, что Сэмми перевернет Землю верх ногами и вытрясет тебя отсюда. Это так… здорово, Дин – Аластер прижимает губы к его уху, - так вкусно. Знаешь, какая потрясающая на вкус твоя надежда? – Раскаленный язык проводит длинную полоску, снизу вверх, припекая кожу.
Это не ново, всего лишь одна из нитей – секс как боль. Тоже нельзя привыкнуть, но все равно - было.
- Было, Али, - говорит Дин после того, как прекращает блевать кровью. Не из-за боли, из-за запаха.
- Ммм, - качает головой Аластер, - я знаю, малыш, знаю. Это – разминка.
К чему Дин точно привык, так это к разминкам. К моменту их окончания он окончательно хрипнет и сходит с ума. Каждый раз.
Аластер пытает не только действиями. Хуже всего – его слова. Он говорит о Сэме – ты так вовремя его оставил, Дин, так вовремя, теперь он в надежных руках – об отце – он бы тобой гордился, Динно, если бы видел сейчас, всего в крови и в слезах, беспомощно кричащего, подставляющегося мне, он бы сказал тебе, какой ты молодец.
Но и действиями тоже.
Он рвет на кусочки и при этом – нежно гладит только что освободившиеся от кожи места, так ласково, так заботливо. Прикасается сухими губами к тому месту, где должен был быть рот Дина. Когда-то должен был быть.
- Мой мальчик. Такой красивый мальчик. Нельзя такое прятать, Дин. Покажи себя. Вывернись.
Дин выворачивается.
- Вот так вот, да, да, молодец, - шепчет Аластер, вытирая окровавленные руки о грудь Дина, как раз над разрезом. – Ты же разрешишь мне поиграть с тобой немного?
- Да!- кричит Дин, просто потому что без разницы, что кричать.
Аластер смеется и проводит по его бокам, вниз, вниз, добираясь до пояса, до… Дин опускает глаза и, боже мой, смеется.
Прозрачное розовое кружево впивается ему в задницу и давит на член, оно моментально пропитывается вытекающей из живота кровью, а Аластер еще надавливает пальцами на лобок, оставляя четкие ржавые отпечатки.
- Такой красивый, - повторяет он благоговейно, целуя дыру на месте солнечного сплетения. – Как девочка.
Дин смеется, захлебываясь, дергаясь, насаживаясь еще сильнее на крюки, на нож, разрезающий кружево, на руку Аластера, тонущую в нем, до запястья, до локтя, до плеча.
- Будешь моей девочкой? – спрашивает Аластер, поглаживая его. Изнутри.
- Мне плохо в розовом, - булькает Дин.
В сто первый раз.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.