Догмат Усамы

Под несколькими строчками текста нарисованы два прямоугольника. В них – несколько прямоугольников поменьше с надписью: TNT. Между небоскребами стоял человечек, который держался за другого человечка. У второго над головой был вытянутый овал. Подпись к рисунку гласила: «Извини. Это я их взорвал».

Гордон приложил листок к лицу и принюхался. Он прикрыл глаза, чтобы не смотреть на уродский плакат, сколько ж долбанных раз он говорил: сними, а этот – упирался до последнего, их единственная крупная ссора – до драки – была из-за этой жуткой размазни. Сегодня улыбка Христа выглядела злорадной. Он сорвал плакат со стены и начал топтать его. Лицо комкалось, покрывалось грязью; улыбка, надорванная с одной стороны, казалась глубоким шрамом, из которого наружу лезли черви.

Он остановился, только порвав плакат в мелкие клочья. Вернулся к телу, сел перед ним на колени, закрыл глаза и тихо, по-звериному завыл...

* * *

Отмотаем к сентябрю, 2001. Кубрик впервые видит Иисуса. Пятьдесят второй этаж, дым, потные люди, бумага под ногами. Кто-то кричит, что будет ждать спасателей. Кто-то стучится в дверь неработающего лифта. Кто-то оступается на книжке и падает, и лежит на полу и почему-то не поднимается. Думаю, в здании есть система автоматического пожаротушения, так что огонь не должен распространиться, - говорит парень рядом с ним.

Кубрик смотрит в окно. Он видит, как второй самолет таранит башню напротив. Он пришел сюда к сестре, с которой они уже полтора года судятся за отцовское наследство. Сейчас только валит черный дым, никакого пламени. Думаю, те всполохи, что остались где-то, скоро затухнут. Здание целиком не сгорит, - говорит по телефону парень рядом с ним. Несколько месяцев спустя, когда опубликуют расшифровки телефонных переговоров, Кубрик узнает, что ему отвечали, но так и не узнает, как его звали.

Кубрик видит: самолет врезается в окно. Проходит в стекло и металл, как нож сквозь теплое масло. Он кашляет, и утирает пот со лба, у него болят глаза, он забыл, как опускать веки. Он оборачивается в поисках стула, которым можно высадить окно. Он видит, как сквозь дым идет Иисус, и ни пятна не остается на белых одеждах. Иисус говорит: пошли за мной, и протягивает Кубрику руку. У Иисуса – немытые русые волосы, и жидкая борода, и перебитый нос.

- Иди за мной, - говорит Иисус. – Уверуй в меня и будешь спасен.

Его толкают люди со всех сторон. Они бегут, падают, бегут по телам. Иисус ведет его за руку. Спасатели орут, люди орут, сирены орут, топот, пыль выедает глаза. Он идет за Иисусом. Он улыбается. По щекам текут слезы. Скулы болят, онемели, не двигаются. Он улыбается. За его спиной рушится сто десять этажей. Он бежит по улице, потными пальцами цепляясь за ладонь Иисуса.

- Ты – мой, - говорит ему Иисус, растворяясь в клубах дыма. - Не сотвори себе другого кумира.

* * *

Отмотаем к августу, 2002. «Не заставляй меня спускаться. Бог» - первая наклейка на его фургоне. Кубрик собирает: плакаты, четки, распятия. В коробках их – десятки католических, баптистских, лютеранских, кальвинистских, православных, адвентистских, методистских. На каждые – Кубрику указывает Иисус. Плоть от плоти моей, - говорит Иисус, в тех же неопалимых белых одеждах, с той же редкой бороденкой, с ясными глазами цвета июньского неба над Аризоной. Кубрик тормозит у заправки, он видит: стекла выбиты, два байка у трассы. Кубрик решает, что заправится в другом месте, и уже почти жмет на газ.

- Остановись, - говорит ему Иисус. – Он будет здесь.

После двадцать второго пришествия Христа Кубрику остаются крошки от чипсов на переднем сидении и легкий запах сероводорода в салоне.

Он выходит из трейлера и идет на заправку. Он не сопротивляется, когда ему заламывают руки. Он почти не удивляется, когда видит клыки. Если хоть раз видел «Боинг», таранящий небоскреб, – сложно по-настоящему удивиться чему-то другому. Кубрик говорит: вы сгорите в аду. Они смеются, потом они спорят – превращать его или просто сожрать. Потом двери слетают с петель и начинается светопреставление.

- Я знал, - говорит Кубрик. И берет его за руку, рослого негра, который пригвоздил к стене двоих клыкастых парней. Негр хмуро смотрит на него, окровавленного и едва стоящего на ногах. Негр говорит: «Вставай и пошли. Меня зовут Гордон».

- Я знал, - говорит Кубрик, но Гордон ему, конечно же, не верит.

* * *

Отмотаем к июлю 2003. В Гайден, штат Айдахо, въезжает красный шевроле «Эль Камино», за ним – трейлер (еще плюс две наклейки, «а что, если бы Иисус умел водить?»), оба превышают скорость миль эдак на двадцать пять.

Они уже год истребляют кровососов. Гордон говорит: новичкам везет. Когда Гордон напьется, он говорит: ты их чуешь, как собака. Ты мой чертов адский пес, и пусть все пекло сдохнет от зависти.

Кубрик – отличный наводчик. Бывает – он просто говорит: сворачиваем, – посреди дороги, в глуши. Никаких следов, никаких убийств поблизости, но Кубрик говорит: сворачиваем, и они сворачивают, и находят гнездо в рейнджерской хибаре среди леса. Иисус ведет его, указывая ему мишени. Он – божий снайпер, он – гончая Гордона, он стучится лбом о плакат Тэдди Уинстона (1978-1997, смерть от асфиксии) и спрашивает: господи, почему? Его номер на всю жизнь – пятьдесят два. В его снах сотни самолетов врезаются в сотни башен. Он собирался записаться в армию, но Иисус остановил его. Он собирался застрелиться, но рука Христова заклинила пулю в стволе. Господи, мать твою Марию святым духом, - спрашивает Кубрик каждое утро, просыпаясь, и каждый вечер, после молитвы. – Господи, почему я?

* * *

Отмотаем к июню 1963. Кубрик родился в один год с Брэдом Питтом, Джонни Дэппом, Кевином Митником, Евой Кэссиди, Энди Тиммонзом и Джеймсом Хэтфилдом. Он впервые обмочил пеленки за двадцать лет и четыре дня до рождения Сэма Винчестера. В тот год в Штатах открылась первая дискотека, ввели почтовые коды, изобрели диетическую колу, арестовали Мартина Лютера Кинга, застрелили Джона Кеннеди. Разумеется, не все поколение 63 прошло крещение у желтоглазого пастора. Будем считать, что Кубрику - не повезло? Все равно в итоге их забраковали и пустили в расход.

* * *

Отмотаем к маю 2004, окраина Гаррисбурга, штат Пенсильвания. Он тормозит так резко, что мужику в форде позади приходится пережить пару не самых легких секунд. Мужик сигналит и грязно матерится, но он – уже выскочил из трейлера и подходит к церкви, медленно, не веря глазам. Из церкви выходят люди, временами косясь на него, замершего как истукан у входа. Он щупает плакат. Он водит пальцем по буквам – черная типографская краска разъедает зрение не хуже кислоты. Он внезапно срывается с места и убегает в трейлер, и бьет кулаком по столу. Он хватает нож и подходит к Христу, он водит лезвием по выпученным божьим глазам. Он не слышит, как звонит телефон. Он не слышит, как матерится Гордон в мотеле на Игл-стрит. У него перед глазами – белым по черному пропечатавшиеся на сетчатку буквы. ИИСУС ЛЮБИТ УСАМУ.

Гордон говорит: возьми трубку, сука, возьми же трубку. Гордон ведет вампира третьи сутки. И везде опаздывает ровно на пару часов. Гордону нужен чокнутый ублюдок с его фантастическим нюхом, запропастившийся куда-то полтора часа тому назад. Он получает только длинные гудки. Два часа – только длинные гудки. И потом –

- Да.

- Где ты пропадал, мать твою в бога душу?

- В аду.

Кубрик едет не разбирая дороги, одной рукой он держит трубку, второй – заворачивает направо на полной скорости. Трейлер сбивает заграждение, задняя фара – вдребезги. Кубрику плевать. Он ошибался - весь этот год, ибо сказано у Матфея: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Иисус вывел его из пламени – и что он сделал, вместо того, чтобы доказать свою верность? Ни полшага, ни полслова, ни попытки спасти этого закостенелого грешника.

- Приезжай немедленно, - говорит грешник. – Он уходит.

- Ты не понимаешь, - Кубрик убирает руку с трубкой от уха, чтобы утереть пот со лба. Три с половиной секунды нужно трейлеру для того, чтобы съехать в кювет. Там, внизу – крутой склон на двадцать метров, передние колеса висят в воздухе. Кубрик всхлипывает и смеется. – Я подвел его.

- Где ты? – спрашивает Гордон, который не мог не услышать этого адского шума. Реши, что это помехи, - думает Кубрик. Пожалуйста, реши, что это помехи.

- Эй, где ты? – спрашивает Гордон и Кубрику слышно, как он заводит машину. Кубрик не дышит, пошевелишься – окажешься в пропасти. Кубрик понимает: он до сих пор охренеть, насколько сильно хочет жить. Перед его глазами летают самолеты. Я клянусь, говорит он одними губами, я тобой клянусь, Господи ты, Боже мой, вытащи меня отсюда, и я попробую любить их так, как ты. Усаму, арабов, афганцев, клыкастых уродов, оборотней, ведьм…

- Гордон, - говорит он в трубку, едва не прикусывая пластик. Этому разговору самое место в расшифровке последних звонков из Всемирного торгового центра. – Гордон, все в порядке. Я тут немного слетел с дороги. Но господь мой пастырь, он снова направил меня.

* * *

Отмотаем к маю 2004. Отче наш, сущий на небесах, говорит Кубрик, расстегивая ширинку. Он – клятвопреступник. Он отрезал голову этому мальчишке, пока Гордон держал его на цепи, потому что Гордон орал: «Режь! Режь, сука, не тормози!!» А Иисус – молчал. С тех пор, как трейлер отбуксировали от края обрыва и суток не прошло.

У него в голове путаются даты и имена. Он называет Гордона Иисусом, а Иисуса Гордоном. Иногда ему снится то, чего не должно произойти, и тогда они снова едут кого-то убивать. Он возлюбил ближнего своего как самого себя. Да святится имя твое, да придет Царствие твое, да будет воля твоя, как на земле, так и на небе, говорит Кубрик, обхватывая член. За тонкой стеной Гордон вырезает статьи из газет. На второй странице Гордон задерживается всего на пару секунд, на заметке о внезапной смерти сенатора Айзенберга. Его не интересует политика, и шумиха вокруг борта N521DB, на котором абсолютно официально спустя восемь дней после падения небоскребов вылетели в Саудовскую Аравию тринадцать человек с фамилией бен Ладен. Кубрик не читает газет, у него строчки плывут перед глазами, и два лица накладываются друг на друга, и чернокожий Христос протягивает руку, а он говорит: хлеб наш насущный подавай нам на каждый день, и водит рукой все быстрее, и прижимается лбом к холодной стене, упираясь коленом в крышку унитаза, здесь тесно, и жарко, и душно, как в газовой камере, как на пятьдесят втором этаже, здесь – он каждый день любит себя, как ближнего своего, потому что боится даже невзначай дотронуться до Гордона, который так часто смотрит на него голубыми, как выцветшая рубашка его отца, глазами. И прости нам, шепчет Кубрик…

- Эй, ты там мозги просрать собрался?

Грехи наши, шепчет Кубрик, срывая дыхание, это не он, это не его рука бешено пляшет вокруг члена, он боится опускать вниз глаза, он зажмуривается до боли в висках, он слышит голос, и голос говорит ему:

- Заканчивай, я нашел нам работу на уик-энд.

Ибо и мы прощаем всякому должнику нашему, шепчет Кубрик, и сползает на колени, и дрожит, и пот катится градом, и ладонь – липкая от спермы, и не введи нас во искушение…

* * *

Отмотаем к марту 1978. Кубрику почти пятнадцать. В его снах непонятные парни делают непонятные вещи. Ему ничего не говорят слова: всемирная организация здравоохранения. Имя Губерта Хэмфри едва ли соотносится у него с обрюзгшим телом на лужайке в Миннесоте. Мир становится все меньше и меньше, - любит повторять его мать.- Что бы ни произошло в любой части мира, в конце концов это влияет на нас всех. Самое полезное, что ему снится – «Доджерс» продуют матч в бейсбольной лиге.

Самое страшное, что ему снится – «Боинг 727», врезавшийся в «Сессну». Несколько миль в Северном парке завалены обломками и телами. Перед этим: посеревший парень в кабине сжимает штурвал. «Вот и все, малышка» - говорит парень. И включает громкую связь с салоном. «Пристегните ремни».

Кошмары, от которых он неизменно просыпается в мокрых трусах, прекращаются так же внезапно, как и начались. Кубрик постарается забыть о них как можно быстрее.

* * *

Отмотаем к февралю 2005, песчаные холмы в самом сердце Небраски. Они надрались вусмерть, чудом зачистив гнездо в шесть голов. Гордон в четвертый раз сбивчиво пересказывает, как он убивал Лисси. Как загонял ей кол в грудь, как оттянул ей голову за патлы и одним движением, р-раз и все. Когда она увидела его, пыталась морочить голову, сучка. Братец, все в порядке, я почти не изменилась, только к дантисту уже не хожу.

- Я больше не могу.

Кубрика тошнит – то ли от дешевого виски, то ли от бурых пятен на чужой рубашке.

- Мы… не должны… так больше делать…

Гордон молчит. Медленно кивает и кладет тяжелую руку Кубрику на плечо. Упирается всем весом, от чего Кубрик подается назад, а Гордон наваливается, не удержавшись, от него разит перегаром и кровью, и порохом, и потом.

- Ты прав, - говорит он, упираясь лбом в стену, над самым плечом Кубрика. – Ты, мать твою, прав. Нельзя было лезть туда на закате.

- Нет. Нельзя их убивать, слышишь? Их… нужно как… Усаму.

Гордон хрипло смеется, его горячее дыхание над ухом заставляет Кубрика все крепче сжимать зубы. И молчать во что бы то ни стало. И молиться, чтобы Гордон не заметил, что у него колом стоит.

- Да, черт их дери… я бы душу продал… за склад с этими… с боеголовками. Находишь чертово гнездо… и просто жмешь на кнопку… и все твари – в фарш… и ни-ка-кой возни с кровью мертвецов…

- Нам… Гордон… Нам нужно затормозить.

- Думаешь… мы здесь… еще не всех достали?

- Господи, - говорит Кубрик и бьется затылком об стену. – Господи, господи, господи, господи…

Гордон громко храпит, уткнувшись носом ему в шею.

* * *

Отмотаем к январю, которого не было. Иисус идет к нему по горящей лаве, море бесов расступается перед ним. Чей ты сын? – спрашивает Иисус громовым гласом, и пугает Кубрика до усрачки. Чей. Ты. Сын?

* * *

Отмотаем к декабрю 2006, побережье Миссури, Штат Сокровищ. Гордон бросает камни в воду. Они прыгают по два-три раза и тонут, один за другим.

- Уверен? – спрашивает он, не оборачиваясь.

- Он позвал меня, - говорит Кубрик. Он впервые за пять лет сомневается в божьем знаке. Он подходит сзади и похлопывает Гордона по спине, тут же отдергивая руку. – Я не пропаду. И ты… не пропадай. И… я понял, знаешь… мы должны убивать их… но мы должны любить их. Мы… должны убивать их - любя.

- Собрался уходить – проваливай. Кончай пороть эту церковную чушь.

По дороге к трейлеру Кубрик оборачивается – трижды. Гордон стоит по колено в воде и продолжает забрасывать реку камнями.

* * *

Отмотаем к ноябрю 2006. Кубрику снова является Иисус. На грязных волосах – терновый венец, на плече висит М-16. Уходи, - говорит ему Иисус, обнажая гнилые зубы. Вместо рук у него – обрубки, как у той греческой скульптуры на открытке. – Ступай в дом у дороги. Ты мне там понадобишься, - говорит ему Иисус. И смеется – точно как Гордон.

Проснувшись, Кубрик остервенело растирает виски, пытаясь вспомнить: что у Христа было не так с глазами.

* * *

Отмотаем к октябрю 2007, пять миль от Нью-Касла, штормовое предупреждение по всей Индиане. Пару часов тому назад оказалось: куда проще убить троих взрослых вампиров, чем угнать один внедорожник. Он кое-как справился. Гордон вваливается в салон – весь в земле и глине, и дерьме. Гони! – орет Гордон, - Гони скорее! – и он вжимает педаль так, что ногу сводит, и заставляет себя смотреть прямо на дорогу, но все равно – косится время от времени.

У Гордона стучат зубы. Он скалится, сжимая пальцы в кулаки.

- Мы найдем его, ублюдка. Дьявольское семя.

Кубрик хмурится и молчит до самого мотеля. Гордон совсем не изменился. Он так и не научился любить их. Он выходит из машины, заходит в заранее снятую комнату номер девять, открывает окно. Выходит, выпускает Гордона, отгоняет джип в реку, на берегу которой еще вчера вечером оставил трейлер. Льет как из ведра, он промок до нитки, правый локоть – где был перелом – ноет все сильнее. Он не помнит, как возвращается – будто в тумане. В голове ни единой связной мысли, звонкая пустота.

Завтра, думает он, судорожно перебирая пальцами четки, все будет завтра, завтра, завтра. Погоня за девицей, которая знает Винчестера, погоня за Винчестером, новые гнезда. Все будет, как было, но уже завтра. У него горят щеки, он накрывается пледом с головой, поджимает колени к груди, но никак не может согреться. Сменная одежда для Гордона – в мотеле. Номера у трейлера – до сих пор замазаны на всякий случай. Никто их не засек. Он чисто сработал. Он ни одно гнездо так чисто не брал. Он это спланировал, он сам. Иисус больше не приходит к нему по ночам, с тех самых пор, как приказал ему заминировать «Родхаус». Он не рассказал об этом Гордону, потому что о таком не рассказывают по телефону через пуленепробиваемое стекло.

Он расскажет, да, завтра. Он говорит: завтра, чувствуя тяжелую ладонь, ложащуюся на лоб, завтра, господи, завтра, а господь дышит на него перегаром, господь пахнет порохом и потом, и чего-то не хватает, он цепляется за божье плечо свободной рукой и поднимается рывком, и выдыхает: «завтра» в приоткрытые губы, и прижимается к горячей груди, потому что холод собачий. Крови, думает Кубрик, не хватает крови. Господи, что ты здесь забыл?

- Любить их, - шепчет Кубрик, ерзая щекой по жесткому матрасу. – Ты должен… господи… ты должен, - губы шевелятся, и пальцы шевелятся, перебирая четки, а потом становится совсем горячо, и он прикусывает нательный крест, еще немного – и начнут крошиться зубы, господи, чего же ты ждал так долго, сукин ты сын, не смотри, а четки рвутся, рассыпаясь мелкими бусинами по полу.

Потом наступает завтра. Он одевается, стараясь не двигаться слишком резко. Рассматривает наколку на плече у Гордона – разинувшая пасть змея. За эти полгода Гордон здорово похудел. Он пытается представить себе: как оно было – там. По другую сторону стекла. Никаких гнезд, никаких клыков, сиди себе и читай газеты в свое удовольствие. Никаких баб, почти никаких грехов. Колония строгого режима – Эдемский сад наоборот. Междусобойчик между дьяволом и Адамом. Он думает: когда они разберутся с Винчестерами, нужно будет попробовать. Ему снова холодно.

* * *

Отмотаем на десять минут назад, Квинс, Нью-Йорк. Кубрик криво улыбается и выворачивает голову, глядя в окно. И ведь так просто же: выбить плечом стекло и выскочить. Он косится на плакат. Иисус следит за ним, куда бы он ни пошел. Ему кажется: здесь пахнет гарью. В ушах – шепот сотен голосов.

- Что нам сделать, чтобы вдохнуть воздух?

- Они не могут найти лестницы…

- Нам эвакуироваться или нет?

- Так что я пока не иду домой. Не знаю, что тебе делать, сына…

- Вы можете мне прислать хотя бы пару людей? Я их встречу прямо у лестницы…

- Короче, мы уходим немедленно, так?

- Я в порядке. Не беспокойся.

Он задыхается. Иисус любит Усаму. Иисус любит его.

Он закрывает глаза, чтобы не видеть выпрыгивающих из окон обгоревших людей за две секунды до второго взрыва.

Он пишет: Меня вел Глас Божий. Он трижды зачеркивает строчку, потому что это выглядит оправданием, а он хотел сказать совсем не это.

Он пишет: Я Люблю. Он пишет: Ты Должен Знать. Он пишет: Я – Его Сын. Все это время… Он зачеркивает «время», потому что времени совсем не осталось.

Он пишет: Усама – это я.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.