Каждый утопленник знает цвет моря

Весь день напролет ты двигаешься, и оно липнет к тебе, как запах, извивается, словно ядовитая вонь.

Вверх и вниз по лестнице позвоночника – от прогнившего живота до истерического стука в груди. Безумец.

Ты представляешь, как Сэмми рассказывает об этом кому-нибудь – кому, Господи, кому – и к вечеру слухи доходят до Джона. Картинка так и встает перед глазами. Он вернется поздно, медленно пробираясь сквозь горе, словно это слякоть под колесами джипа. А может, это будет мстительная ярость, и когда ты придешь домой, Джон будет ждать, сидя в кресле с ремнем, или сжатыми кулаками, или неприкрытой ненавистью в глазах.

Страх скручивает тебя в тугую пружину. Картинка исчезает, растворяется в ослепительной вспышке. Ты понятия не имеешь, что будет дальше. Весь день ходишь, дергаясь и останавливаясь, словно кто-то постоянно толкает в спину. Какая-то часть тебя хочет, чтобы поскорее настал вечер. Хочет, чтобы отец оказался дома, спас тебя от себя самого и того, что ты собираешься делать дальше. Господи. Ты действительно этого хочешь? Правда? Может, потому что как бы все ни закончилось, оно закончится, и не будет больше этого тошнотворного ожидания. Не будет возбуждения на уроке от этих мыслей: прийти из школы, затихший дом, сумрак, шершавый воздух. Вас двое, шаги бесшумны – привычка прятаться. Всю жизнь, сколько вы себя помните. Может, на этот раз – в твоей постели, и Сэм позволит тебе. Прикоснуться. Взять. Быть.

А потом ты спотыкаешься о стыд, оступаешься, и все обмякает; стыд обжигает спину, плечи, от него трескается кожа на затылке.

Ты просто мясо, тупое мясо, пресмыкающееся и вечно голодное . Не лучше, чем твари, которых ты ненавидишь, твари, на которых ты охотишься. Ты вовсе не человек. Не можешь быть человеком – после этого.

*
Вот Сэм – щеки покрыты красными пятнами, переносица обгорела на солнце. Расслабленный, приоткрытый рот и обескровленные губы. Он ерзает на диване – задница, бедра, ноги – то в одну сторону, то в другую. Гладит ладонью член, понятия не имея, что с ним делать.

Ты знаешь, каково это, помнишь эту беспомощность; вот только Сэмми никогда не был таким растерянным, как может показаться на первый взгляд – в нем есть дикая смекалка, которой ты не в силах понять. Но ты знаешь, что нужно делать, и молча убеждаешь его. Сэм, встань, выйди из комнаты, хоть что-нибудь. Я не могу сидеть здесь и просто смотреть. Чувствовать.

Вместо этого Сэм поворачивается к тебе, сжав член в руке, словно принял, наконец, какое-то решение. Кривая улыбка, тяжелые веки. Дин? Маска незнания.

Дин?

И ты отвечаешь, как всегда. Все нормально, Сэм. Погоди, дай-ка мне.

Ты говоришь – да.

*

Маленький член брата твердо упирается тебе в губы. Прижаться ладонью, чувствительными кончиками пальцев к скрытой под одеждой плоти было бы хуже. А так ты сможешь отдать Сэму все, что у тебя есть. Так тебе не придется смотреть ему в лицо.

Ты сжимаешь белье Сэма у него между ног, словно поводок, в страхе, что он поднимется и убежит, в страхе, что твой подарок будет никому не нужен. Изношенный хлопок покрыт пятнами, и острый, обжигающий запах Сэма становится поперек горла, рот наполняется слюной.

Этот влажный, еще незрелый запах заставляет тебя потерять голову, ты зарываешься носом в подвижную, сморщенную кожу его яичек. Сэм поднимает колени, и соленая от пота, темная дырочка расступается под твоим языком, как лепестки цветка.

И все так влажно, повсюду твоя слюна – на подбородке, на скуле. Сэм затих, смотрит, как на экране телевизора один кадр сменяется другим.

Что он, должно быть, думает о тебе.

Сэм, наконец, кончает – быстро, непривычно, и это похоже на горьковатую морскую воду, когда ты прижимаешься ртом к гладкому бедру и позволяешь ей вытечь.

*

Все это время ты пытаешься выдержать болезненную пульсацию крови в собственном члене, в горле, пережить то, как твое тело готово удавиться за одно только прикосновение. Ты ничего не можешь поделать – просто треплешь Сэма по макушке, из последних сил поднимаешься на ноги и хочешь убраться отсюда ко всем чертям. Ты стоишь над ним, заставляя себя шевелиться, смотришь, как он тяжело дышит, двигается, чтобы заглянуть за тебя, туда, где на экране разворачивается действие, словно ничего, ровным счетом ничего не произошло.

Ты едва не спотыкаешься на ровном месте по дороге в ванную, падаешь спиной к двери, чувствуя, как член лениво покоится в джинсах. Собственная хватка кажется чересчур крепкой на вялой плоти, и ты причиняешь себе боль – на самой кромке наслаждения – пока он не поднимется, побагровевший и агрессивный, пока в паху не появится ноющая тяжесть. Раздаются влажные, хлюпающие звуки, тебя сотрясает дрожь, петли скрипят, ты бьешься затылком о дверь – изо всей силы – и кончаешь. Снова и снова густо, непристойно изливаешься в подставленную ладонь.

Что все они, должно быть, думают о тебе.

*

Это больше не повторится, клянешься ты себе потом. И снова, и снова клянешься, и снова он просит, и ты отвечаешь - как всегда - и стыд липнет к твоей коже, словно запах, словно неотъемлемая часть тебя самого.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.