In our summer skin

I
Заканчивался июль. Они держали путь из Миннесоты в Мичиган, где их уже ждала работа. Остановились на ночь.

Дочка Джима подросла – уже и выше, чем он помнил, старше. Четырнадцать. Может, пятнадцать. Ушла детскость, появилась девчачья угловатость и неловкость. Огромные горящие глаза, босые ноги, едва наметившаяся грудь и большой, тяжелый зад. Говорит только с матерью. За обеденным столом сидит рядом с Сэмом.

Она сияет.

Он не может отвести глаз.

*
Когда в доме все засыпают, она выскальзывает через заднюю дверь, пол скрипит под ее ногами. Он следует за ней по пятам, голод переполняет его, постоянно зудит под кожей. Он видит, как она заходит в сарай, вытягивает руки для баланса, идет четко по ровной линии, будто канатоходец над пылью и грязью.

В сарае царит тишина.

Она стоит в углу, скрываясь в безопасности. Развязывает платье впереди, кладет руки на свою маленькую грудь, держит в руках. Предлагает.

И он берет.

*
Сено неровное. Колется. Ее бедра и руки покрываются красными пятнами. Ее лицо совсем рядом, и он видит, что оно все в красных и коричневых родинках. Ее глаз он не видит. Он отодвигается, когда его средний палец проскальзывает в нее, палец входит всего лишь на сустав и не далее, но этого хватает, чтобы что-то изменилось у нее в лице, губы сжались и снова раскрылись, не издав ни единого звука.


- Чувствуешь? – палец, поигрывая, скользит в ее упругом молодом теле. – Когда я войду в тебя, оно порвется. Будет больно.

- Я знаю, - кивает она.

Он опускается на колени, разводит ее ноги и кладет себе на плечи. Он разделяет пальцы, кладет один на клитор и начинает теребить его. У нее сбивается дыхание, когда головка его члена сначала упирается во влажную территорию, а потом направляется прямо в ее влагалище.

- Ох, - она издает легкий звук. Удивление новой, резкой боли.

- Шшш, - успокаивает он ее, быстрее двигая пальцем.

Он раздвигает ее губы пальцами, пытаясь найти место, давит сильнее. И она раскрывает ему, практически сразу, крови почти нет. Зубы сжаты, глаза широко распахнуты и по цвету напоминают своей темнотой небо. Она поскуливает, не зная, как прийти в себя. Ноги обессилено падают с его плеч.

Он устраивает ее поудобнее на своем члене, придерживая двумя руками вокруг талии, проскальзывает в нее медленно и настолько, насколько она позволяет. Он наклоняет ее, чтобы поцеловать в нос.

- Я держу тебя, девочка, - он шепчет ей прямо в губы. – Все позади.

***
После всего он проскальзывает в дом. Перерывает кладовку в коридоре, шкафчики в ванной. Выходит из дома с полотенцем, губкой и ведром тепловатой воды. Он несет все это в сарай.

Он держит ее, позволяет опереться на себя, пока она приседает над ведром, руки дрожат, она аккуратно подносит воду к раскрытому влагалищу. Он целует ее шею каждый раз, когда она со свистом выдыхает от облегчения и боли.

Когда она заканчивает, он вытирает ее полотенцем, мягко и нежно, наблюдая, как кожа становится розоватой, затем темнеет и бледнеет. Он поправляет платье, застегивает пуговицы впереди и позволяет свернуться калачиком в его руках.

***
Он почти заснул, и его будит ее мягкий голос.

- Еще, - она прерывисто дышит ему в щеку. – Еще.

Он медленно открывает глаза. Потирает виски. Чувствует, как ее маленькая рука обхватывает его член, застенчиво, неуверенно. Он смотрит на нее и видит, что она трогает себя, легко и аккуратно, едва касаясь руками клитора. Его член наливается от одного вида.

- Ох, - вздыхает она, глаза широко распахиваются от удивления, он вдруг полностью наполняет ее руку, кровь пульсирует, член полностью возбужден.

Он мягко улыбается, поворачивается набок, придвигается к ней поближе, опирается на руки.
- Еще не зажило, может быть больно, - говорит он.

Она опускает глаза, спокойно и отрешенно смотрит на вагину, будто на инородное тело, что-то не принадлежащее ей.

- Такое чувство, будто… - она останавливается, пытается собраться с мыслями. – Такое чувство, будто внутри все набухло. Как… - она пытается подобрать слова. – Как будто во мне появилось столько пространства, о котором я даже и не подозревала. Это… - она опускает глаза, смотрит на руку, которая все еще у нее между ног. – Будет также больно, как в первый раз? – спрашивает она.

Его пальцы медленно скользят по ее щеке, затем вдоль шеи за ухо, вокруг ушной раковины.
- Может быть, я не уверен, - отвечает он.

Она молчит, а потом говорит:
- Ладно. Хорошо.

Он поворачивает ее так, чтобы она легла на бок, платье поднято на бедра. Он ложится за ней, открывает ее пальцами. Он запускает в нее два пальца, и она хнычет. Три сначала не помещаются, но немного усилий, и ее тело принимает их. Она стонет, отчаянно и будто пробудившись от глубоко сна, пальцы вцепились в грязь под ногами. Когда она становится достаточно влажной и открытой, он ставит ее на руки и колена и трахает.

Она кончает, в полной тишине, не издав ни звука. До этого она не кончала. Она сильно дергает коленями, и руки больше не держат ее. Он выскальзывает из нее и опускается рядом.

- Эй, - шепчет он. – Эй, - он поворачивает ее к себе лицом. Она плачет. Дрожит. – Тише, - говорит он. – Все в порядке, - он целует ее в лоб, улыбается, смотрит в глаза и произносит. – Ты только что кончила, девочка, вот и все.

***
Она засыпает.

Он смотрит сквозь дыры в крыше сарая, как небо медленно светлее. Он кончает, думая о ее большом, круглом заде. О мягких, рыжеватых волосах вокруг дырочки. О том, как она дрожала в его руках, когда кончала.

***
- Что с тобой такое? – спрашивает отец утром, Сэм проносится мимо них со спортивной сумкой в руках. Дин пожимает плечами. – Ладно, собирайся. Нам надо ехать.

Он выходит через кухню. Она там, стоит у плиты. Футболка и джинсы, волосы подняты, все аккуратно.

- Ты в норме? – спрашивает он. Будто из чувства какой-то странной ответственности. Из чувства вины. Он даже не знает, чего здесь больше.

- Конечно, - она поворачивается к нему.

- Я уезжаю, - произносит он, будто извиняясь.

- Я знаю. Знала еще вчера вечером, - она улыбается.

- Увидимся, - говорит он.

- Конечно, - отвечает она.

II


Их машина ломается в нескольких милях от фермы. Отец решает, что им стоит пройти пешком оставшийся путь. Так что они идут, дорожные сумки перекинуты через плечо. Злое и мстительное вечернее солнце жжет им в спину, и ему хочется, чтобы Сэм был с ними.

*

Она смотрит на него взглядом брошенного любовника, брошенного надолго – обиженным, голодным взглядом.

Прошло больше года.

Он идет за ней, за дом, за поля: как доверчивый ребенок, он знает, что не заслуживает ничего, но все равно хочет. Она идет на пару шагов впереди, как обычно, босиком, поет «и времена года приходят и уходят». Поет «и нарисованные пони поднимаются и опускаются».

Она уводит его к поляне в лесу.

- Твоя куртка, - говорит она. – Постели ее здесь. – Указывает пальцем на землю. Улыбается, когда он подчиняется.

Она снимает трусики, поднимает одну ногу, затем другую, неустойчиво и неловко. Она мнет их в кулаке, затем ложится на согретую его телом кожу, ее платье помято, ноги раскинуты. Вагина влажно блестит, великолепные очертания.

Ему стоит лишь дотянуться.

Взять.

- Ну же, - говорит она, протягивая к нему руки. - Ну же.

*

К тому времени, как они кончают, солнце уже село, края неба горят розовым светом. Она все еще обнажена, руки между ног, она прикрывает себя.

- Тебе больно? – спрашивает он, занятый завязыванием шнурков. Он смотрит на ее шею, покрасневшую от его щетины, от его зубов.

Поначалу она качает головой, но морщится, когда садится.

- Немного, - поправляется она.

- Прости, - он встает, чтобы собрать ее вещи: тонкую юбку, светло-голубую; белую блузку. Ее трусики испачканы грязью и мхом, от них теперь нет толка. Он оставляет их на земле.

- Одевайся, - говорит он. – Становится холодно.

Она благодарно улыбается; медленно и сонливо одевается, затем снова ложится, закутываясь в его кожаную куртку. Будет жестоко тревожить ее, но все же.

- Нам пора идти. Уже поздно, и…

- Они не будут искать, - говорит она с закрытыми глазами, сжатые руки прячутся в рукаве.

Он вздыхает и садится рядом с ней. Смотрит, как она придвигается ближе, кладет голову ему на колени. Он осторожно прикасается к ее щеке, затылку.


*

Они медленно идут назад, небо над ними ясно-голубое. Она твердо держит его руку, и он разрешает ей.

- Его нет… сколько времени? Год, около того? – говорит она, легко и словно между прочим, будто разговаривает о погоде.

Он улыбается сухо и болезненно.
- Ага. Где-то так, - говорит он. - Он ушел спустя три недели после того, как мы уехали от вас.

- Кажется, словно с ним ушло что-то лучшее в тебе, да? – Похоже, она знает, о чем говорит.

Он не достаточно силен, чтобы признаться в этом. Он безмолвно следит за тем, как она большим пальцем рисует узоры на его ладони.

- Это нормально, знаешь ли, - говорит она.

В его взгляде скользит вопрос.

- Он не будет вдалеке вечно, - говорит она.

Он останавливается. От неожиданности его ботинки спотыкаются и скользят на дороге.

- Как ты…

- Не все из тех, кто уходит, возвращаются, но он вернется, - говорит она. – Он вернется.

III


Февраль здесь всегда промозглый: страшный холод и порывистый ветер. Машина сражается с покрытыми снегом дорогами. Он думает о том, как по снегу ездит новый грузовик отца.

К Джиму он приезжает среди ночи. Вокруг тишина. В доме темно. Но грузовик отца припаркован во дворе, и этого достаточно, чтобы Дин улыбнулся.

Он вынимает вещи из багажника, а в доме открывается входная дверь. Она выходит на улицу, на ней толстая шерстяная куртка, надетая поверх ночнушки. Без туфель.

Он захлопывает багажник и бежит к ней.

- С ума сошла? – шипит он. – На улице мороз. Иди в дом.

Закутываясь сильнее в куртку, она наклоняется к нему, голова прячется под его подбородком, холодный нос упирается ему в шею.

- Ты опоздал, - говорит она.

***
Она ведет его в подвал. Пахнет плесенью, старостью, но в углу стоит печках на дровах, и на маленьком диванчике лежат темные одеяла, на столике горячая еда.

- Снимай рубашку, - командует она, освобождаясь от своей куртки.

У него вырывается испуганный полусмешок.
- Я не буду ничего делать в доме твоих родителей, - недоверчиво говорит он.

- Ты ранен, - машет рукой она. – Спина, бедро. Надо чем-то смазать раны.

Он хочет спросить, но молчит. Он просто снимает куртку, рубашку, футболку. Садится на диван и ждет. Она стоит перед ним, пытаясь открутить крышку, как ему кажется. В легком свете от печки ее ночнушка не скрывает ничего. Он видит все ее формы так, будто она перед ним обнаженная. Она округлилась, фигура стала более очерченной. Грудь стала полнее, покоясь тяжелым грузом на ее ребрах.

Его руки проскальзывают под ночнушку и обхватывает ее бедра.

Она улыбается ему.
- Я думала, что ты ничего не будешь делать в доме моих родителей, - говорит она, слегла насмехаясь над ним.

- Я и не делаю, - шепчет он, большие пальцы аккуратно скользят по редким волосинкам на внутренней стороне бедра, касаются влажного пятна на ее белье.

- Ты все еще думаешь, что можешь мне врать? – в ее голосе звучит обида.

Его руки ползут выше. Он слегка касается ее груди. Ночнушка задрана до талии, и он прижимается лицом к ее животу, немного прикусывая ее пупок.

- Я ничего не делаю. Я просто… – Она такая теплая, а он не ощущал ни тепла, ни прикосновения уже так давно. Ни одного прикосновения, которое было бы таким знакомым.

Она пытается поцеловать его в макушку, потом вырывается из объятий и залазит на диван, устраиваясь за ним. Он стонет, когда она начинает мазать раны на его спине.

- Тише, - успокаивает она.

Он опирается лбом на свои холодные руки, сжимает кулаки и позволяет ей заботиться о нем.

***
Утром он завтракает с отцом, Джимом и его женой. Он смеется, громко и по-настоящему, впервые за много месяцев.

После завтрака она начинает убирать, а он помогает ей, чтобы побыть с ней наедине. Она поет посуду, он вытирает тарелки. Они работают вместе. Все делают быстро.

Когда они заканчивают, отправляются на прогулку.

- Твои родители о чем-то знают? – спрашивает он.

Поля пусты, спят под покровом замерзшего снега. Она с трудом идет дальше, армейские ботинки на ее ногах больше на пару размеров, на снегу остаются огромные, размытые следы.

- Нет, - отвечает она.

Подошва выскальзывает, она идет по снегу, будто на коньках. Он улыбается.

- Мы всегда проводим много времени вместе, когда я приезжаю. Они должны были заметить, - продолжает он, засунув руки в карманы. Он с легкой завистью смотрит на ее красные рукавицы.

- Ты – сын лучшего друга моего отца. Что они должны были подумать? – риторически спрашивает она, останавливается и поворачивается к нему. Она кажется такой маленькой в своем огромном голубом пальто и оранжевом шарфе. – Они думают, что с тобой я в безопасности.

Он вздрагивает. Ему не кажется, что Джим посчитает траханье его дочери-подростка чем-то безопасным.

- Это правда, Дин. Когда я с тобой, я в безопасности, - она пожимает плечами. – Остальное их не касается.

Она продолжает идти. Он следует за ней, руки сжаты в кулаки, застряли в его карманах. Кожа – не лучшая одежда для снега.

***
«Жива, жива, хочу подняться и парить».

Она поет, пока они идут сквозь деревья к пустому охотничьему домику.

- Это не собственность твоего отца, - говорит он, когда она открывает двери.

- Ну и? – она пожимает плечами и распахивает дверь настежь.

Внутри холодно, но она все равно полностью раздевается. Он не снимает рубашку и футболку.

- Сделай, как в прошлый раз, - говорит она, руки сжимают его плечи, пока он входит в нее.

Он останавливается.
- О чем ты? – он и вспомнить не может, что делал год назад.

Она смотрит на него так, будто точно знает, о чем он думает. Он отказывается чувствовать себя виноватым за это.

- Сделай это жестко. Чтобы было больно, - объясняет она.

- Нет, - он берет ее лицо в свои руки, целует щеки, подбородок, - я не причиню тебе боль.

Но она впивается ногтями в нежную кожу его шеи, сжимает его ногами в кольцо за спиной, упирается пятками в его зад и говорит:
- Пожалуйста, я хочу, чтобы было больно, - она улыбается, когда он непонимающе морщит лоб и говорит. – Это единственный способ знать, что ты действительно был здесь.

И он понимает, что она отдала ему уже очень многое, а он, по крайней мере, может дать ей хотя бы это.

IV

Теперь он сам по себе. У него своя машина, свой багажник, полный оружия, свои дела, которые заканчиваются, не успев даже начаться. Теперь всегда все именно так. Отцу нравится работать одному. А он достаточно взрослый, чтобы не особо возражать.

Она сидит на ступенях крыльца: грязные ноги, кровавые царапины на икрах – она бегала слишком быстро, слишком далеко; голубое платье с оторванными рукавами; волосы на глазах, нижняя губа прикушена мелкими, злыми зубами. Потеряна в своих мыслях.

Он следит за ней из машины. Раздумывает, сколько пройдет времени, пока она не станет ненавидеть его за их встречи раз в год.

*

Она никогда не обращает на него внимания, когда идет. Она поет старые, тихие песни, для которых нужен мягкий голос. «Шестнадцать свечей позади, и лето шестнадцать раз проходило», поет она. Затем, когда дорожки становятся круче, а земля - тверже, она поет про любовь, и ему кажется, она слишком молода, чтобы знать что-то о ней, а он - слишком стар, чтобы не знать, и все же, она знает. Он – нет.

Она ступает медленно, словно ребенок. Она знает простой путь, но всегда выбирает сложный. Дорожка за извилистой дорожкой, виляет между ветвей деревьев, что растут слишком низко, а когда у нее не хватает дыхания после восхождений на ненадежные камни и обходов упавших ветвей, она отдыхает, прислонившись к деревьям.

- Куда мы идем? – устало спрашивает он.

- Никуда, - отвечает она.


*

Его соски тверды от вечернего ветра, джинсы расстегнуты. Ее голова у него на коленях. Она сосет слишком мокро, слишком медленно. Не имеет ни малейшего представления, что делает. Но все равно, все в порядке. Он не чувствует удовольствия, но чувствует близость, кожа на коже. Никакой лжи. Иногда только это и требуется.

Он смотрит на небо, одной рукой лениво перебирает ее волосы. Здесь другой свет, оранжевый и словно твердый. Нечто живое. Он любит июль. Любит его нежное тепло. Иногда он забывает.

- Что я делаю не так? – спрашивает она, губы блестят от слюны, его очаровывает ее наивное хмурствование.

- Ничего, - успокаивает ее он, пальцами вычерчивая контуры ее лица.

- Обманщик, - дуется она, ложится на спину, голова на его голом плече.

Он улыбается макушке ее головы. Она пахнет цветочной поляной за домом, острый, пряный запах.


- Давай кое-что попробуем, - говорит он. Берет ее руку в свою, вначале притягивает к своим яичкам, затем к наполовину возбужденному члену.

- Вот, - говорит он. – Я покажу тебе, как.

*

Она смотрит на маленькую лужицы спермы на его животе. Быстро притрагивается одним пальцем и замирает, будто боится, что она укусит ее.

Он смеется, громко и радостно. Он снова возбужден.

- Иди сюда, - говорит он. Берет ее за бедра, притягивает ее на свои колени.

Ее щеки горят от жары, платье скручено у пояса, она смотрит на него, ждет указаний. Он улыбается ей, проводит рукой по ее бедрам, полным царапин. Она не брилась.

- Сдвинь свои трусы в сторону, - говорит он. Стонет, когда видит пух мягких волос. – Возьми мой член и направь его…

Она слушается.

- Ага, сюда. Хорошо, - шипит он, двигает бедрами и входит в ее узкое, горячее влагалище.

Ей уже не нужны подсказки. Интуитивно, она начинает двигаться.

Сегодня чистое небо. Звезды сверкают у него перед глазами, даже когда он зажмуривается.


*

Они просыпаются, когда встает солнце.

Она необычно тиха, не смотрит на него. Он не знает, что сказать. Одевается, стоя к ней спиной.

Он заговаривает на пути домой.

- Ты знаешь, я не могу остаться. – Он смотрит на свои руки, переводит взгляд на ноги. – Я никогда не говорил, что смогу. Я никогда ничего не обещал.

Он сам понимает, что звучит жалко. И не может представить, насколько жалко это звучит для нее.

Неожиданно она смеется. На ее лице - следы слез, но он не видел, чтобы она плакала. У нее течет из носа, пачкает ее. Она вытирается тыльной стороной ладони.

- Не это волнует меня, Дин, - говорит она, ее голос дрожит.

Он открывает рот, но ему нечего сказать.

Он снова заговаривает, когда они поднимаются на крыльцо, собираются зайти внутрь.

- Ты знаешь, что я скоро вернусь, - говорит он, руки у нее на плечах, неловкая ласка.

- Ты вернешься раньше, чем думаешь, - шепчет она.

- Что же, это хорошо, да? – спрашивает он.

- Нет, Дин, - говорит она. – Не в этот раз.

V

Отцу звонят, когда они встречаются в Луизиане после двух недель работы врозь. Он отвечает с улыбкой, а когда кладет трубку - на лице непроглядная двадцатилетняя грусть, которую Дин знает слишком хорошо.

- Сэм? – первое, что произносит Дин.

Отец качает головой.

У Дина не хватает духу назвать второе имя, которое мелькнуло у него в голове.

- Жена Джима, - спустя мгновение говорит отец.

И до того, как его накрывает волна беспомощности, он дает себе на мгновение вздохнуть с облегчением, что это не она. С ней все в порядке.

С ней все в порядке.

***
Когда они добираются до места, уже темно, эта внезапная январская тьма. Они не успели на похороны. Ехали не так быстро, как хотелось бы. Он паркуется и быстрым шагом устремляется к дому, отец идет позади.

В кухне две женщины, но ее среди них нет. Две женщины и Джим. Моют посуду, все убирают. Бесполезные вещи, которые ты делаешь на автомате, когда все, что ты знал, мертво и пропало. Он помнил: смутные обрывки воспоминаний о том, как отец собирал то, что осталось от его брака, из сгоревшего двухэтажного дома.

- Где она? – спрашивает он.

Он встречается взглядом с Джимом, глаза пустые. Тишина.

Она заходит в комнату. Черная рубашка, черная юбка, черные ботинки. Волосы собраны на голове в маленький клубок. Она выглядит такой уставшей. Намного старше, чем есть на самом деле.

- Дин, - произносит она, слегка улыбаясь. – Дин, - так, будто она не знала, что он приедет.

Теперь он знает куда лучше.

Он подходит к ней. Ничего неожиданного, как и было всегда.

- Все в порядке, девочка, - шепчет он в ее мягкие волосы, крепко прижимая ее к себе. – Я здесь, все будет хорошо. С тобой все будет хорошо.

***
Они сидят на крыльце. Она смотрит перед собой, во дворе блестит черным Импала, стоит грузовик отца. Он смотрит на нее. У нее в руках бутылка рома Джима, она поет: «Хочу быть сильной, весельем заливаться, хочу смеяться, как солнце сиять…». Тихий, надломанный голос.

- Мне жаль, - говорит он. – Ты знала. Все время знала.

- Я ничего не могу с этим поделать, - она пожимает плечами и улыбается. – Я пыталась. Но я не могу перестать.

Они молчат, передают друг другу бутылку.

- Я ничего не могла сделать, - говорит она. – Я так старалась.

- Я знаю, - шепчет он. – Конечно, ты старалась, - он притягивает ее к себе, берет на руки, поднимает, и она разрешает себя держать.

Она не плачет.

***
Позже уже ночью, когда он между ее ног, она говорит:
- Сделай это жестко. Пожалуйста, Дин, пусть будет больно.
VI

Октябрь. Так сухо, что земля приподнялась, потрескалась. Старая краска на стене.

Покрышки скрипят, когда он жмет на тормоза. Машина сворачивает к стоянке в облаке дыма. Он бежит к дому. Дверь открыта, так что он заходит внутрь.

- Джим, - кричит он в панике, - Джим!

Но она одна. Цветы в волосах, в болтающемся ожерелье на шее, словно у обезумевшей хиппи. Она поднимает голову от хлеба, который режет.

- Твой отец был здесь, - говорит.

Он останавливается, одна нога в кухне, рот раскрыт, словно у жаждущего человека, словно у отчаянного человека.

- Был? – говорит он, надежда кружит ему голову. Смеется от облегчения.

- Он уехал пару дней назад, - сообщает она ему. Она ест клубнику из голубой миски, позабыв о хлебе. Она не улыбается. – Ты можешь искать его, если хочешь, но не отыщешь. Он не хочет, чтобы его нашли.

- Он так сказал? – шепчет он. Чувствует, словно земля уходит у него из-под ног.

- Ты же знаешь, ему не надо было, - говорит она. Звучит, словно извинение.

Его шатает, и он прислоняется спиной к двери. Скользит вниз. Никакого изящества. Ему не хватает воздуха. Он теряет голову.

- Я не знаю, что делать, - выдыхает он. – Не знаю, что делать.

Она идет к нему.

- Ну же, Дин, - шепчет она, ее пальцы на его лбу, скользят по щеке, на подбородок, затем на губы. – Давай выйдем. Погуляй со мной.

Когда она протягивает ему руку, он берет ее.

Это все, что у него есть.

*

Через поля и леса и за хижину. Они идут дальше, чем бывали обычно. В места, где он не был. Она ступает по пыльным тропинкам и дорогам с беспечной легкостью. Она всегда знает, куда идет и он не может решить, проклятье ли это или благословение.

И не то, чтобы ему было лучше. Их нет, Сэмми и отца. У него нет никого.

У него…

- Здесь, - она шепчет, но это все равно приказ. – Садись здесь.

Она садится рядом, руки у него на плечах, нежно массирует их. Поет ему, «и когда опадают листья». Своим высоким соловьиным голосом она поет в теплую кожу на его спине, «ему захотелось уйти, и мне пришлось отпустить».

- Должно быть, это я, - говорит он. - Из-за меня они уходят.

И песня затихает у нее в горле.

- Дело не в том, что они тебя не любят, - говорит она ему.

Мгновенье он искоса смотрит на нее. На ее туфли, на край цветастого платья, на бледный участок кожи.

- Любовь тут не при чем, ты знаешь. Ты можешь решить уйти и все равно любить тех, кого оставил.

Он сжимает зубы после этих слов. Он не верит ей. На самом деле, никогда не верил.

- Ты думаешь, я делаю это, чтобы причинить тебе боль? – спрашивает она, и это звучит почти как утверждение. – Нет. Ты все не так понял.

И этого достаточно.

- Прекрати, просто прекрати, - ему хочется кричать. Сэмми и отец всегда кричали. Пусть это и не принесло им пользы. Пусть это не принесло ему никакой пользы. Вместо этого он шепчет. – Не ищи во мне. Мне плевать, что тебе надо сделать. Просто. Не смотри в меня. Пожалуйста, не надо.

Она прислоняется к его плечу, трогает его лицо трясущейся рукой. Целует его.

*

И когда он ломается, это не из-за отца, не из-за Сэма. Это происходит из-за нее.

Она хороша. Так чертовски хороша сейчас. Ее губы, которыми она сосет у него быстро и сладко. Ее руки, тверже, чем его. Ее покачивающиеся бедра, и их медленный выдержанный ритм. Она научилась. Ее научили чьи-то руки, чей-то рот, чей-то член. Не его.

Не его.

И у него нет прав. Он знает, что у него нет никаких прав. Но.

- Да пошла ты, - выплевывает он, приподнимая ее со своих колен.

Она растягивается у его бока:

- Что за…

У него нет никакого права, и все же есть. Потому что ему казалось, что у него есть что-то, что никто не сможет забрать. Ему казалось, что она – его. Его и больше ничья. Он встает, застегивает джинсы, хватает куртку с земли.

- Обойдусь без траханья из жалости, - говорит он. Его щеки сухи, но такое чувство, будто он плакал. Он узнает давление в груди, комок в горле. – Иди и трахай своего чертового бойфренда.

Она натягивает платье, застегивает пуговицы. Словно ей стыдно. Но не в этом дело, и они оба знают это.
- Не злись на меня за то, что сам постоянно делаешь, - шепчет она. В ее голосе нет обвинения, нет упреков. И от этого еще хуже.

- Пошла ты, - говорит он снова, на этот раз без эмоций. – Ты знаешь, что я трахаю и других девушек, поэтому идешь и спишь с каким-то случайным парнем ради чего? Мести? И как же это справедливо?

Она грустно улыбается.

- Я не могу перестать знать вещи. Я не могу перестать знать каждую девушку, которую ты трахал, название каждого города, в которых ты их трахал. И насколько это честно, а? – Она замолкает. – Видишь, Дин. По крайней мере, тебе казалось, что у тебя что-то есть, кто-то, кто принадлежит тебе. Я всегда знала, что ты не принадлежишь мне, что мне никто не принадлежит.

Она встает. Привстав на цыпочки, целует в губы, прощает его.

- Давай вернемся назад. Сам ты не найдешь дороги, - говорит она.

Она начинает идти.

*

Она заходит в дом.

Он идет к машине.

- Мне некуда идти, - говорит он, стоя спиной к ней.

- Конечно, есть куда. – Ее улыбка честна, в ее голосе звучит любовь. – В Калифорнии есть кто-то, кого ты давно не видел. Пора увидеться.

Он поворачивается к ней.

- Ты сказала… - его губы сухи. Он пытается вспомнить точные слова. Пытается вспомнить тот день. То, как она держала его руку, как ее голос произносил слова, как правда вытекала из нее даже тогда. – Ты сказала, что он вернется ко мне. Ты сказала.

Но он замолкает. Сжимает ладони в кулаки.

- Я действительно сказала это. Но я не говорила, что тебе не придется вначале попросить его.


VII

Она никогда ничего не говорит про кошмары, головные боли или смерть. Он думает, знает ли она об этом.

- Куда мы едем? – спрашивает Сэм с заднего сидения.

Дорога похожа на бесконечную линию в никуда. Июльское небо такое огромное, что, кажется, сейчас свалится прямо на их головы. И он должен знать, что это все означает.

- В Блу Эрс, - отвечает он. – Мы едем к Джиму.

***
- Сэм, - говорит она с теплой улыбкой. – Давно не виделись.

- Ага, - отвечает Сэм, поднимает голову и застенчиво прячется за волосами. – Твой отец здесь? - спрашивает он. – Нам нужно…

- Нет, не нужно, - обрывает его Дин. Его сердце бешено стучит. Это из-за нее, из-за запаха мыла на ее коже, меда в ее волосах. В голове у него туман. – Мы здесь, чтобы повидаться с ней, - мямлит он.

Сэм хмурится.

- Ну, это хорошо, что вы приехали повидаться именно со мной, - усмехается она. – Потому что отца нет, и он не вернется до следующей недели.

Дин ворчит. Она наслаждается этим.
- Она знает о многом. Видит события и вещи, - объясняет он Сэму.

И чувствует ее пальцы на своей щеке. И находит в себе силы, чтобы растерянно посмотреть на нее и прошептать:
- Здравствуй, девочка.

***
Джима нет, Сэм спит, и это самая тихая его ночь за последний месяц.

Она купает его. С мочалкой в руках она скользит вниз по его спине, протирает его впереди. Он выпрямляется и напрягается под ее руками, его голодное к прикосновениям тело следует за движениями.

- С ним все будет в порядке? – спрашивает он, смотря прямо на нее.

- Конечно, - отвечает она. – Он не болен, просто учится. Ему нужно немного времени, вот и все, - она выжимает воду ему на спину. – Сначала видеть такие вещи очень сложно. Кажется, будто распадаешься на части, - она улыбается ему, когда мыло попадает на волосы. – Каждый переживает это по-разному. Для меня было будто… - она останавливается на мгновение. – На самом деле, было очень похоже на то, как ты первый раз был во мне, - произносит она. Он смотрит на нее, но она не смотрит на него. – Казалось, будто я ломаюсь под давление, умираю от боли, а потом… Потом не было. Голову запрокинь, - командует она, проводит по его волосам, выливает еще воды, чтобы удостовериться, что мыло не попало ему в глаза.

- Ты знала? – спрашивает он, губы мокрые от воды. Он чувствует мыло на языке также сильно, как его сладкий запах.

- Знала о чем? – отвечает вопросом на вопрос она.

- Что я сделаю это? Что пойду за тобой в сарай той ночью? Что это произойдет?

Она встает, достает полотенце и отдает ему. Он выходит из ванной, берет полотенце, обматывает вокруг бедер. Она опускает сиденье на унитазе и заставляет его присесть. Она начинает сушить полотенцем его волосы, но он останавливает ее.

- Ты знала? – спрашивает он, рука сжимает ее запястье. Неизбежность наполняет его, он чувствует себя беспомощным. Чувствует себя идиотом.

- Не так это происходит, - она вздыхает и начинает объяснять. – Я знала, что ты этого хочешь и что ты пойдешь за мной. Я не знала, что это произойдет. Это будто смотреть кино, понимаешь.

- Кино, - повторяет он за ней.

- Иногда ты знаешь, что будет в конце еще до начал фильма, потому что какой-то идиот все тебе рассказал. А иногда даже и не догадываешься, что произойдет в финале, но пару сцен ты видел, так что, в принципе, догадываешься, о чем фильм, и можешь угадать, что произойдет, - она вздыхает. – Хоть какой-то смысл в этом есть?

Он кивает, смотрит на ее босые ноги, влажные штанины ее джинсов.

- Ты рада, что это произошло? – спрашивает он. – В смысле, что это был я, кто… - он сглотнул и глубоко вздохнул. – Что это был я?

Она коснулась пальцем его подбородка, заставляя его поднять голову и посмотреть ей в глаза. И когда он посмотрел, произнесла:
- Это всегда был ты, Дин. – Но она отвечает на совсем другой вопрос, который ему даже не нужно было задавать.

***
Он трахает ее в ее комнате, на ее кровати. Все мягкое и чистое, царит тишина. Он почти скучает по грязи, по деревьям, по сараю, по старому охотничьему домику. Шепот ветра, легкие покусывания зимнего мороза, вкус ее кожи в летнюю жару, смесь пота и лосьона.

После он обнимает ее, голова теряется между ее плечами и шеей. Она смеется.

- Что?

- Ты нежнее, аккуратнее, - говорит она. Он не уверен в том, что это комплимент. – Это потому что он рядом, правда? Он делает тебя мягче, - говорит она.

Он немного выгибается, откидывается на кровати, но продолжает ее обнимать.

- Может, это ты делаешь меня таким, - предполагает он.

- Нет, - она поворачивается к нему лицом. – Это не я. Ты не боишься меня, а его боишься. Ты боишься, что он причинит тебе боль.

Он садится, свешивает ноги с кровати.
- Не надо, - предупреждает он.

- Он больше не оставит тебя, ты же знаешь. Тебе не нужно боятся, - шепчет она.

Ему приходится повернуться к ней и посмотреть на нее. Чтобы убедиться.

- Что? – он выдыхает, так мягко. Так чертовски жалко.

- На этот раз он останется.

Она улыбается. И большего ему уже не нужно, в большее он даже не хочет верить.

***
Голубое ясное небо над головой. Земля под ногами все еще влажная от росы. Иногда ему хочется остаться, но этого он не говорит.

- Сколько ему нужно будет времени, чтобы подготовиться?

- Столько, сколько вы оба на это выделите, - она улыбается ему.

- Не играй со мной, - вздыхает он. – Не сейчас, - шепчет он. Он так хотел бы сказать, чтобы она попросила его остаться. Если бы она попросила, он не уверен, что смог бы отказать. – Сколько времени?

- Я ничему не учу Сэма. Ему не нужно здесь быть, - отвечает она. В одном из своих старых платьев с цветами она похожа на женщину-ребенка, которую он лишил девственности однажды июльской ночью.

- Не нужно? – он надеется, что сейчас у него получится лучше скрыть свой шок.

- Не надо делать такие удивленные глаза, - говорит она почти раздраженно. – Ему нужен кто-то, кто понимал бы. Кто-то, кто знал бы, что такое видеть, знать. И поэтому ты и привез его сюда. – Она протянула ему руку. – Прогуляйся со мной.

Он взял руку, но не сдвинулся с места.
- Если мы уедем завтра, когда я увижу тебя снова?

Она опустила глаза.

- Скоро, ведь так? – продолжал настаивать он.

Она смотрит на него, разочарованная и растерянная, будто он задал не тот вопрос. Она сглатывает, сжимает его руку.
- Я не уверена, - произносит она.

И на это он закрывает глаза. Он не хочет знать, что это означает.

***
Они уезжают рано утром. Она не выходит проводить их.

Они в пути уже несколько часов, когда Сэм спрашивает:
- Ты любишь ее?

Он не сводит глаз с дороги.

- Да, - отвечает он.

VIII

Ноябрь.

Они находят отца. Отец находит их. Он не уверен, что из этого правильно. Иногда ему кажется, что они созданы из металла и магнита, все трое. Притягивают друг друга, неотвратимо как рассвет, как закат.

Ноябрь.

Погибает Джим Мерфи.

*

Он выскальзывает из комнаты. Находит уголок, в четырех дверях от них. Поеживается под курткой и звонит.

Она поднимает с первого гудка. Он начинает говорить, не дав ей шанса промолвить хоть слово:

- Привет, девочка.

На линии помехи, треск и хруст. Словно огонь.

- Дин, привет, - в ее голосе звучит металл, незнакомая штука. Возможно, дело в плохой связи. Возможно, ее, наконец, достала вся боль. Он не может себе представить, каково это, потерять всех, кого знаешь, кого любишь.

- Мне жаль, - он выдыхает это, словно слишком долго задержанное дыхание. – Мне так жаль.

Жаль, что умерла ее мать. Жаль, что погиб ее отец. Жаль, что он не был рядом с ней. Жаль, что никогда не был. Никогда не будет.

- Не надо, - шепчет она. По легкому выдоху на том конце провода он понимает – она улыбается. – Ты всегда был рядом со мной. По-своему.

- Перестань быть такой доброй ко мне, - говорит он ей. – Я не заслуживаю этого.

Какое-то время она молчит. Он пытается представить черты ее лица, измученные от горя и усталости, но видит лишь то, как она улыбается в солнечном свете после секса, слышит ее смех после долгой прогулки.

- Ты сидишь у него на хвосте, да? – Наконец говорит она. Он не представляет, как она выглядит сейчас; ее голос ровный, ничего не выдает. – Существо, которое убило твою мать, из-за которого убили моего отца?

- Ага, - говорит он. Порыв ветра задувает во все разрезы куртки, во все прорехи джинсов. Он вздрагивает. – Кажется, мне страшно. – Он не может сказать отцу, не может сказать Сэмми, не может сказать никому, кроме нее. С ней легко. Она уже знает.

- Это значит, что ты человек. – Она останавливается. – Мне тоже страшно.

- Не стоит, - шепчет он, крепче хватая трубку. Ему кажется, что чем сильнее он будет держать, тем ближе к ней окажется. – Тебе не надо бояться. Теперь ты в безопасности. Они гоняются за нами. Тебя они оставят в покое. – Он вздыхает, оглядывается. Он видит багажник Импалы, то, как она блестит черным цветом. Ему нужно идти. – Послушай, - говорит он. – Мне пора. Мы увидимся скоро, окей? Когда все окончится, я приеду к тебе и я… - Он глубоко вдыхает. – Я останусь. На какое-то время.

- Окей, - вымученно отвечает она. И тишина.

Он ждет секунду, две. Он знает, есть что-то еще. Ему кажется, что ему не хочется этого знать, но все же.

- Дин, - выдыхает она, - я боюсь не за себя.

У деревьев за стоянкой коричневые листья. Они розовеют от заката. Он чувствует биение сердца в ушах, шум, словно от бегущей воды.

- Просто, - говорит она, - Пожалуйста, просто…

- Ладно, - обрывает он ее, - Ладно.

На линии нет сигнала.

IX

Декабрь.

Он за рулем не своей машины. На пассажирском сидении никого нет, Сэма он оставил в городке, но ненадолго.

Снег превратился в лед на дорогах и в грязь у ее дома. Поля за домом укрыты белым морозным покрывалом, деревья раскачиваются под ледяным ветром.

Он приехал сюда в поисках тепла. Ради прикосновения.

Он приехал за ответами.

И не думает, что вернется сюда снова.

****

На пороге дома и в кухне на полу, этого достаточно.

Он груб с ней, не жалеет. И она лежит на полу, открытая, наполненная им. Она берет его – злого, отвратительного и раненого, такого, как он есть. Она шумит в темноте, с губ срываются стоны смеси боли и страсти, постоянно и неумолимо, как вода, стекающая с крыш.

Лунный свет просачивается из окна, сияя серебром на полу. Всего в сантиметрах от ее лица. И он смотрит на свет, продолжая ее трахать, на этот маленький лучик света, и думает о том, что нельзя держаться за что-то, когда уже ничего не осталось, ничего больше нет.

После он лежит рядом с ней, отвернувшись к двери.

- Я не за помощью пришел, - говорит он приглушенным голосом, едва слыша самого себя. – Я ее не заслуживаю. Не от тебя, - он касается своего лица пальцами, оно мокрое. Он вытирает лицо тыльной стороной ладони. Благослови тебя, Господи, за тьму. Благослови тебя, Господи, за ложь. Только он не верит в Бога. – Для меня уже никто ничего не сможет сделать. Я просто… - он вздыхает. У него нет слов. Теперь это с ним случается часто. Тьма пугает его, и он не может с этим бороться.

- Я знаю, зачем ты здесь, Дин, - говорит она. Ее голос звучит так уверенно. Он думает о том, как это. Знать. Без тени сомнений.

Он слышит, как она двигается, видит во тьме ее очертания, когда она садится. Она издает мягкий, беспомощный звук.

- Я сделал тебе больно, - говорит он. – Прости.

- Все нормально. – Он слышит улыбку в ее голосе. – Не впервые.

Он вздрагивает.

- Мне так…

- Не надо, - она обрывает его. – Это неважно. – Она скользит пальцами по его щеке. – Пойдем в кровать, ладно?

***
Утро заливается оранжевым и ярко-голубым, снег кажется золотым. День будет холодным.

Она поет над чашкой с кофе: «Ты думаешь, что защищен». Она смотрит в кухонное окно. Просто смотрит наружу. «Загляни в свои глаза, - поет она. – Ты в луну влюблен».

Он стоит за ней, губы на ее спутанных со сна волосах, пальцы скользят вниз и вверх по ее обнаженной руке. На ней одно из летних платьев. Он думает, как же ей не холодно в этом.

- Твой кофе на столе, - говорит она.

Он оборачивается, удивленный, он этого не ждал.
- Ох, - вздыхает он. – Ладно, - и идет к столу за чашкой.

- Без сахара, без молока, - шепчет она. – Ты пьешь такой же кофе, как твой отец.

Он роняет чашку. Глупо и неловко, что случается с ним очень редко.
- Прости, - говорит он.

- Вот, - она берет еще одну чашку с полки, дает ему. – Прекрати извиняться, Дин. – Он хочет взять швабру, но она не дает. – Не надо, оставь. Оставь.

Он пожимает плечами. Если она так хочет. Он идет к кофеварке, почесывает живот, шею. Наливает себе еще чашку кофе.

- Почему ты не спрашиваешь о том, зачем сюда приехал, чтобы уже покончить с этим? – говорит она. Без злости, но уже на грани. Может быть, с виной в голосе. Она никогда не была такой.

Он глубоко вдыхает.
- Может, потому что на самом деле я и не хочу знать? – он говорит так, будто это ничего не значит.

- Фигня! – она со стуком ставит чашку на стол и та разбивается. У нее кровоточат руки, но она, кажется, этого не замечает.

- У тебя идет кровь, - говорит он прямо. Он не хочет кричать, не хочет ругаться.

Но она кричит:
- Да плевать мне на мою руку, - у нее частое и отрывистое дыхание, будто она годами бежала сюда, чтобы успеть к этому мгновению. – Я хочу знать, - она смеется. – Ты знаешь меня всю жизнь и все еще думаешь, что можешь мне врать на хрен?

- Если ты итак знаешь, что случится, то какого черта мы вообще об этом говорим? – шипит он.

Он оставляет полупустую чашку на мойке и выходит.

***
Она подходит к нему сзади, бесшумно. Ее выдает скрипящая дверь-ширма.

Он не оборачивается к ней. Даже когда она начинает говорить.

- Ты не хотел слушать. Я пыталась тебя предупредить, но ты не слушал.

Он не мог решить, звучит ли ее голос разочаровано или осуждающе.

- Тогда ты не хотел знать, но хочешь знать сейчас, - продолжает она.

Он крутит пальцами на перилах ее крыльца. Дерево старое, покореженное и грубо впивается в его кожу, но он не издает ни звука. Его мучает более сильная боль.

- И, может быть, - говорит она, - может быть, тебе не хватает смелости спросить сейчас. Может, ты всегда был трусом, а я просто решила не замечать этого, - она остановилась. – Жизнь за жизнь, - прошептала она, - разве не так это все работает?

Он медленно повернулся к ней, руки сжаты в кулаки. Впервые в жизни он понял, что такое быть ею. Что значит знать о чем-то, четко и ясно, без сомнений. В ее глазах вина. И все равно он продолжает бороться с правдой. Он старается не знать. И все равно спрашивает:
- Что работает?

- А ты не знаешь? – шипит она. – Неужели ты не знаешь, что твой отец отдал свою жизнь за твою?

Это просто слова. Но он стонет от боли. Ударяет кулаками по своим ногам.

- И я знала, - говорит она. – Я знала, что это случится. Но ты не хотел об этом слышать, а я не хотела тебе говорить, - плачет она. – У меня ничего нет, Дин. И все, что у меня было, отобрали. И я думала, что если я тебе не скажу, то ты останешься жив. И, возможно, с этим проклятьем мне придется жить всю жизнь, но, возможно, не такое уж это и проклятье.

Он не знает, зачем она об этом говорит. Он мог продолжаться догадываться и не спрашивать, а она могла продолжать молчать. И это бы сработало. Он бы принял ее тепло, утешение, он отдал бы ей всю любовь, на какую способен, они могли бы быть счастливы, могли бы быть несчастны, их двоих недостаточно, чтобы получить одно целое, но почти. Почти.

Он не знает, зачем она сказала, но знает, почему он не мог спросить. Никто и никогда не хочет знать. Никто не хочет правды.

- Я люблю тебя, ты знаешь, - шепчет она. – Прости, что недостаточно сильно, чтобы дать тебе умереть.

Он ударяет ее, даже не успев понять, что собирается сделать. Видит, как она отскакивает, будто сдувает ветром.

Она ударяет его в ответ.

- Если ты собираешься ехать, - ее голос звучит тихо, но на удивление спокойно, - то пора с этим заканчивать, тебе надо ехать сейчас.

Он возвращается в дом за вещами.

***
Он садится в машину, когда слышит, как она зовет его по имени. Он останавливается, но не оборачивается.

- Девушка, которую ты встретил. Джо, - говорит она. – Она сделает тебя счастливым, если ты позволишь.

Он поднимает глаза, когда выезжает со двора, но ее уже нет там.

Она не ждет.

X

Он останавливает машину в паре миль от Бобби. От Сэма.

Какое-то время он идет и смотрит на небо.

Он вспоминает, как плакать.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.