Полусвет

Тёмно-зелёная полоска и голубая, яркая, такая, что её хочется выпить. Он зажмурил один глаз: слишком ярко, щекотно смотреть. Снова тёмно-зелёная и снова голубая. Стекло больно бьётся, если забудешься и слишком близко придвинешься к нему - толчок, и нос сплющен. Это кочка или - Дин осторожно тронул ушибленный нос - или дохлый опоссум. Папа так говорил, если они ойкали на пару с Сэмом: мы только что переехали опоссума и если будете девчонками, нипочём ему не выжить. Сэм морщил гладкий, упрямый лоб - соображал. Дин верил сразу: если папа так говорит - значит так оно и есть. Сейчас он, конечно, подозревает, что Сэм-то не просто так сомневался - ну не может дохлый опоссум взять и остаться живым. Дин однажды специально осмотрел Импалу со всех сторон, и сомнения становились всё сильнее: нет, после Импалы - точно не выживет. Только подобные мысли ничего в целом не меняли: что бы ни случилось - следовало сидеть тихо и молчать, а если совсем крайнее - папа так и говорил, с интонацией мисс Карпентер из начальной школы "крайнее!" - открывать дверь, хватать Сэма и ползти, бежать и прятаться. Правило ПБП. Сэм, конечно, костлявый и громкий, но ничего: Дин уверен в своих силах. Папа уверен, если так сказал - Дину тоже не к чему сомневаться.
Нос вроде бы цел, и теперь надо держаться осторожнее. Дин нашарил полупустую бутылку колы внизу, под ногами и, отвинчивая крышку, рассеянно поднял голову. Тут-то всё и сложилось: Джон, услышав "...преклони свою уставшую голову", подозрительно шумно вздохнул и решил протереть зеркало заднего вида, сдвинув его немного, Сэм заворочался за спиной, толкаясь пятками - тёплый, тихо сопящий комок полосатой рубашки и выцветших джинс - наверное, Дин его локтём случайно задел, когда доставал упавшую бутылку. А сам Дин посмотрел в окно. В общем, скорее всего, это был неудачный день математических совпадений, такое тоже бывает: углы складываются не так, как надо, а прямые становятся ещё теми загогулинами. Солнце радостно подмигнуло в зеркало ностальгирующему Джону, мычащему неразборчиво "жизнь твоя пустой больше не будет", ласково погладило тёплыми, мягкими ладонями вихрастую макушку Сэма и ударило со всей силы в пыльно-замызганное стекло, самому себе навстречу, затапливая неправильный прямоугольник жидким золотом, едким и злым. Дин ойкнул, забыв, что ни разу не девчонка, и отпрянул назад. Тёмно-зелёное и голубое заоконье смазалось, перечеркнулось, как помехи в телевизоре: простите, технические работы. Кола стала безвкуснее резины.
- Дин, - капризно протянул разбуженный Сэм, - не толкайся.
Он ещё немного посопел обиженно, но сразу же уснул снова, привалившись теснее к спине брата, такой тёплый, фланелевый.
Бутылка упала на пол, под сиденье, и остаток колы разлился тёмной, липкой лужицей - будет ещё тот нагоняй, когда папа увидит.
Но сейчас Дину было немного не до этого: он сидел и тёр веки, пытаясь стереть все эти пятна и пляшущие точки на тёмном и красном. Вокруг было движение, неровное и пугающее, позади был тёплый-тёплый Сэм, голос отца тихий и довольный... Дин зажмурился сильнее и крепко вцепился в сиденье - удержаться сейчас, а позже всё пройдёт.
Так он впервые ослеп.

Келли из параллельного класса - они сидели рядом на занятиях по математике - говорил, округляя глаза и присвистывая через щербинку верхних зубов (футбол - такая вот жестокая штука):
- Брат сказал. Если постоянно это... Ну, короче, если это будешь часто делать, - сжал пальцы в кулак, словно обхватывая невидимую бутылку за горлышко, и пару раз скользнул вверх-вниз, - ослепнешь нахер. Да и вообще...
Дин презрительно улыбнулся, стараясь, чтобы выглядело это максимально презрительно:
- А у твоего брательника, как посмотрю, богатый опыт в этом, - тоже сжал кулак и двинул вверх-вниз, - сам-то он как?
Келли побагровел, оправдывая общешкольную кликуху - Ронни Макдонни: рыжий и краснорожий
- Блядь, придурок ты, Винчестер, - и толкнул, сука, в больное плечо (вчерашний спарринг с Сэмом, хотя, конечно, откуда этому тупорылу знать).
- Ты спроси, - улыбаясь ещё шире, продолжил Дин (потревоженное плечо заныло, застонало, жалуясь), - спроси лучше его, как он предпочитает. А, Макдонни?
- Чёртов пидор!
На побагровевшей коже веснушки совсем стёрлись, как будто Келли смигнул их разом, и они осыпались. По-бычьи наклонил голову, готовясь битьбитьбить.
- Эй-эй, - удар пришёлся по сведённым предплечьям, и Дину даже не надо было отбивать неуклюжие кулаки. - Береги яйца, натурал.
Он жёстко толкнул Келли в плечо, и тот, оступившись, чуть не упал.
- Потому-то ваша сраная команда и сосёт по-страшному каждый год: квортебек не должен быть таким дебилом.
Разговор начался смехом и сплетнями. Нет, конечно, настоящие парни не сплетничают - это занятие для цыпочек из выпускного и неудачников, которым никто не даст даже в преддверии апокалипсиса. Настоящие - натуральнее только трава на школьном газоне - настоящие парни, если и говорят об этом, то вот так, как это делал Келли: Джерри додрочился до мозолей, Брендону некуда своё хозяйство пристроить, вот и остаётся тупо сам с собой, а Ларри вчера запалили в душе после матча - тот ещё, наверное, торчок. И ржут, поплёвывая сквозь щербинку отколотого зуба. Дина замутило при одном воспоминании, захотелось умыться. Или долбануть кулаком со всей дури в стену. Или...
- Ты домой? - Сэм, неожиданно вынырнув из полутёмной арки, оказался рядом.
Он шёл быстро, как только мог, приноравливаясь к широким шагам Дина, и пытался на ходу перецепить закрутившийся ремень сумки. Получалось не очень.
- Ага.
- Папа сказал купить что-нибудь на ужин... Чёрт!
Ремень отстёгнулся или лопнул. Дин успел перехватить сумку из рук младшего брата.
- Не вопрос - пицца, - быстро поднял сумку вверх - Сэм упрямо тянулся за своим, мелочь настырная. - Отстань. Дома посмотрим, что ещё можно с этой рухлядью сделать.
На самом деле не такое уж оно и замечательное, это занятие, чтобы, например, в наказание ослепнуть. Приятно, неплохо - под душем, мыльной, скользкой рукой - тепло, тянущее напряжение, выплеск. Или утром, когда только-только подбеливает окна, а сон ещё не отпустил, кружит и льнёт, под кожу пробирается липкой похотью. Желание безликое, многорукое, как паук. Сэм спит на соседней кровати, совсем беззвучный, укутанный по самые уши - он всегда окукливается в одеяло, словно мёрзнет постоянно. Дин старается тихо, то есть он вообще не старается, он даже и не думает об этом, чтобы стараться или скрыться, осторожничать - просто надо довести это до самого... Не раскрывая глаз, прислушиваясь только к своему телу, в размытой темноте он касается себя там, под простынёй и тканью плавок, сжимает так, как надо - и, чёрт, чёрт, господи, - действительно слепнет. Просыпается, чтобы перевернуться на живот. Засыпает снова.
Да и узнаешь себя гораздо лучше, что и как по-настоящему заводит. Дин, когда был совсем-совсем помоложе и впервые услышал подобное мнение - грязноватый, тупой и пересыпанный ржачем трёп парней в раздевалке - долго щурился, моргал, таращился вовсю, пытаясь определить: а что, вправду, что ли? Не смея спросить отца - куда там - он решил окольными путями выведать правду у Сингера. Мимоходом, вроде бы совсем между прочим. Бобби, услышав осторожный вопрос - да и не вопрос, а так, чисто поспорили на пятёрку баксов, понимаешь? - хмыкнул неопределённо и быстро осмотрел Дина. Тому стало не по себе: для быстрого взгляд был удивительно цепким, глаза у Бобби тусклые и какие-то рыбьи, белёсые ресницы и веки набрякшие, но эти глаза ничего никогда не упускали. Он готов был провалиться сквозь землю или сбежать из комнаты, вжал голову в плечи, трогая без надобности винтики, сувальды, не видя ничего.
- Нет, не слепнут. Просто тупят по-страшному, - спокойно ответил Бобби, ловко перебирая проржавевший замок. - И думают, что от прыщей помогает.
Он вытер испачканную ладонь о старую тряпку и сказал бардовому от смущения Дину:
- Подай-ка крестовую. Ага, давай, смотри, как тут надо действовать.
Сэму он никогда не скажет такое, про слепоту. Дин крепко сжал губы, сдерживая рвущийся стон - даже не стон, так - выдох, что всегда получается отчаянно-громким, когда сладко и ведёт всё слаще и сильнее. Провёл, нажимая пальцами - ещё раз, ещё, ещё... Никогда не скажет - ту чепуху, ересь и хрень... Запрокинул голову, скользя затылком (волосы мокрые и гладкие) по кафелю, прикрывая глаза. Вода падала сверху, горячая, а в животе и к паху - ещё горячее: да, чёрт. Не сдержавшись, он выдохнул громче, чем собирался, отпуская себя - в темноту того, что хочется, того, что сейчас можно.
Никогда он так не скажет Сэму. Крепче зажмурился - колючие струи хлещут по лицу, тарабанят по векам, а перед закрытыми глазами - красно-чёрные круги. После всегда было лениво, и колени слабые, и сердце билось - самое громкое, что сейчас вокруг. У этой темноты вкус хлорированной воды, запах шампуня и сладкая пустота в животе.
Пока она длится, можно думать, не скрываясь от самого себя: Сэм тоже, наверное, будет, как я сейчас, и я никогда не скажу ему о всей этой херне, никогда. Если он вообще меня спросит.

Узенькая и еле-еле теплящаяся, как тонкая полоска лунного света на воде, виляла, дразнилась, подбрасывала камни, корни и кочки. Тропинка. Темнота цеплялась когтями за макушки деревьев, стекала вниз, к корням, опутывала сеткой, а свет замирал в этой частой вязи.
- Эта чёртова дорога издевается!
Сэм остановился, поднял руку - запястье - к самому лицу.
- Нет, мы идём, как надо. Северо-восток. Хочешь посмотреть?
Дин презрительно фыркнул, отводя разросшуюся ветку, чтобы не стегнула по лицу.
- Чего я там не видел.
- Тогда топай молча.
Отец сказал: вы двое - северо-восток, я - север. Получалось, встретиться им всё равно не получалось. Так и должно было случиться, по плану Джона. Дин быстро шлёпнул по щеке - чёртовы комары, уже не меньше трети галлона крови выхлебали наверняка. Чуть не врезался в широкую спину, которая остановилась почему-то посреди дороги.
- Эй, ты чего?
- Ты свихнулся! - яростно прошипел Сэм в самое ухо. - Какого чёрта?
- Да забей...
Он не успел закончить фразу: что-то хрустнуло в стылой, лесной тишине. Они замерли - лицом к лицу, затаивая дыхание. Темнота текла по широким стволам деревьев, дневной стрёкот смолк давным-давно, и каждый звук теперь - дорогого стоил. А этот - в особенности.
- Справа, - одними губами сказал Сэм: они так близко стояли друг к другу, что Дин отчётливо видел, как шевелились его губы.
Совсем немного отступить, разойтись, чтобы было удобнее - не поворачивайся спиной, держитесь вместе, пусть поле обзора будет максимально информативным... Сэм, ты слушаешь меня? Дин даже вздрогнул, когда голос отца - все эти вбитые, вколоченные, назубок затверженные правила - вдруг привычно повысился на полтона. Если Сэм начинал выпендриваться, Джон только чуть повышал голос, совсем чуть-чуть.
- Держись левее, - шепнул он брату. Сэм согласно кивнул, его рука скользнула вниз по бедру - к ножу, это Дин точно знал, потому что экипировка всегда одна и та же. От охоты... О, блядь, блядь, как невовремя! К охоте...
- Сэм, - коротко крикнул он, быстро бросаясь вперёд, падая плашмя и скользя по мокрой, холодной траве животом, бёдрами - блядь, на что же я там напоролся - только бы отвлечь! Сэм.
Это был выстрел - короткий, прекрасно лаконичный звук. Всполох света - и Дин прикрыл глаза, словно обжигаясь, прижался к сырой, холодной земле, лицом в траву и листья - запах терпкий, остро-зелёный. Он даже не заметил, как быстро стемнело, пока они шли по узкой-узкой дорожке, петляющей от самой окраины леса. Там осталась Импала. Там началась охота. Там Сэм, мрачный и неразговорчивый, раздражённо хлопнул дверью, первым выйдя из машины. Там Дин успел тихо рыкнуть ему:
- Запихни своё чёртово эго поглубже в задницу.
Сэм не ответил, конечно.
Отец, вроде бы замешкавшийся у багажника, остановил Дина, крепко сжав плечо: молчи. Глядя на уходящего к лесной закраине Сэма, сказал:
- Смотри за ним, - взгляд у отца тяжёлый, и он уставший такой, что больно чувствовать эту мрачную усталость. - Просто смотри во все глаза. Ты понял, Дин?
Мог бы и не говорить.
Дин проморгался, отплёвывая горьковато-кислые травинки.
- Сдох, кажется, - неуверенно сказал Сэм. Он сидел на корточках, растерянный и странно уязвимый, рассматривая волосато-громоздкую тушу. Как будто всё ждал, что скажет Дин.
- Не тронь каку, - хрипло предупредил тот. Голос сел, то ли от неожиданности произошедшего, то ли от страха.
Он быстро поднялся, морщась, прихрамывая: всё-таки пропорол здорово бедро. Теперь бы перевязать. Подковылял к Сэму.
- Дай сюда, - попросил он.
Сэм, не споря, протянул револьвер. Пять пуль в барабане - Сэм выстрелил в бросившегося на Дина оборотня и сразу попал между лопаток, вот удача, а? С первого выстрела, одной пулей. Только надо бы убедиться наверняка. Трёх выстрелов для этого вполне достаточно. Главное - пока отщёлкивало один-два-три - Сэм целый. Не ранен. Успел. Оборотень вздрогнул после "один", судорога короткой волной прошлась по телу. Замер.
После Дин пнул ботинком ещё тёплое тело, оно начало меняться, трансформируясь вспять.
- Откинулась животинка.
Сэм резко поднял голову - лица не разглядеть в такой тьме - но Дин почему-то точно знал, знал и всё тут: он улыбается.
Пока они собирали сухие ветки для костра, доставали из сумки фляжку с бензином и зажигалку, луна всё дальше уходила к востоку. Толка от неё всё равно маловато было.
- Ну, теперь зажарим до хрустящей корочки.
Сэм наклонился, чтобы посмотреть: кто там оказался на этот раз. В кармане забился поставленный на вибросигнал мобильник.
- Отец, - сказал Дин, ответив короткое "да" в трубку. - Будет ждать нас у машины.
Он не стал разглядывать мёртвого оборотня, уже не хотелось выяснять, как на первых охотах, достаточно того, что он бегал по лесу и жрал людей, сука. Какая разница, если даже всё остальное время он сажал цветы, посещал церковь и преподавал, к примеру, в начальных классах. Сэм звучно шлёпнул ладонью по шее и тихо выругался: на самом деле - комары здесь сущее зверьё.
Узенькая-узенькая дорожка, она петляла и скручивалась в бесконечные повороты. Паутина липла, приставала к коже, надоедливая мошкара забивала нос и глаза. Теперь Сэм был замыкающим, шёл позади - рядом, я сказал! - не спорил. Высокие деревья сливались в бесконечную тьму, это Дин так, заочно был в курсе, что вокруг - деревья. Он видел их, когда было светло. Листья задевали волосы, касались плеч, легко скользили по лицу - прохладные и гладкие. Зелёные - пахли зелёным, отчаянно молодым запахом.
- Сучий оборотень, не мог себе пролесок поменьше выбрать, - от блуждания в темноте голова кружилась, и вся топографическая подкованность летела к чёрту. Оставалось идти по тропинке и отбиваться от комаров.
Сэм подал голос:
- А ты чего хотел: чтобы он сидел за барной стойкой в "Хаммере"?
- Был бы не против - пиво там всё равно отвратное.
Круглое светлое пятно - сэмов фонарик - дрогнуло и проплясало выше, по широкой дуге, теряясь в густых, невидимых макушках деревьев: он смеялся беззвучно.
- Свети давай, - сердито сказал Дин, спотыкаясь о выпирающий корень. Ногу перевязал Сэм, когда труп оборотня уже обуглился (да он и мелковат был, для оборотня, если честно, фунтов до двухсот). Дин отбивался, отнекивался, отшучивался, а потом даже матерился страшно и жутко, но Сэм всё равно настоял: и при неровном, жутковато-оранжевом свете костра сам промыл, залил антисептиком и аккуратно, глядя на Дина - чтобы точно знать, как тот себя чувствует - перевязал порез. Обнаглел настолько, что даже погладил - робко, правда, нерешительно. Пряча глаза.
- Да не собираюсь я откидываться! - не выдержал Дин подобной опеки, дёрнув ногой.
Сэм поджал губы и вместо того, чтобы сделать узел, завязал красивый бантик.
- Ты больной.
- Зато ты теперь - эталон вкуса и здоровья.
- Оставь эти пидорские штучки.
Тропинка вилась впереди, а если долго идти в темноте или ждать в темноте, или жить в темноте - всё переворачивается обязательно. Дин моргнул: начинало казаться, что тропинка, как магнит, даже если глаза закрыть, всё равно не свернёшь мимо, вокруг - плотная, густая тьма, о неё разбиться запросто можно.
- Дин, ты как? - тихий, осторожный голос позади.
Наверное, со спины он немного другой, - вдруг подумал Дин. Сэм всегда - чаще всего - видит его именно со спины. И это правильно: он младший, а там безопаснее. Ага, на самом деле, что ли? В такой темноте, когда Дин свои руки с трудом может разглядеть.
- Живой, как видишь.
Свет фонарика, чуть подрагивая, ярким зрачком бежал по траве и утоптанному грунту, выдёргивая скрытые темнотой неровности, сломанные ветки, обнажая тайное. Но его мало, только-только хватает осветить дорогу. А Дин вот, например, совсем Сэма не видит, только чувствует и знает: там, в темноте, позади, прикрытый им, Дином, неслышно идёт Сэм. В темноте, уязвимый со спины. И смотрит на его спину.
Он снова споткнулся.
- Чёрт!
Сэм быстро схватил его за плечо и тут же убрал руку. Ничего не сказал. Дин тоже промолчал, шёл, как мог быстро, вперед или куда там ведёт эта узенькая-узенькая, словно лунный свет на воде, тропинка.
Охота - всегда одно и то же: вы - на север, на восток, на юг, я - на юг, запад, север; ножи в кармане на бедре, пистолеты за поясом джинс, в сумке - ракетницы и бензин, соль, спички и зажигалки. Охота - это всегда на ощупь, в темноте, самый хитрожопый и мерзкий поводырь. А они - слепые. Даже - Дина передёрнуло от самой мысли - даже отец.
Как хорошо, что есть кто-то, кто может коснуться тебя, идти за тобой, прикрывая твою спину. Пока темно и слепо, хоть глаз выколи.

Неправильность пришла ближе к вечеру, когда Дин услышал кукование жестяной птички из часов - восемь, если не ошибся со счётом.
В кухне пахло всем сразу, но больше всего - пылью: сотни книг, давно не мытое дерево, рассохшиеся с облупившейся краской рамы. Она была такая маленькая, квадратная и забитая всевозможным хламом под самую завязку. Полуслепая. Странно, что раньше он как-то этого не замечал: проходил легко, доставал из урчащего холодильника запотевшую бутылку пива, стоял у грязной, замызганной раковины. И Сэм тоже - они ведь вовсе не самые мелкие парни на свете, но как-то умещались? А сейчас Дин буквально всей кожей чувствовал, насколько здесь тесно, какие везде углы, и эти шкафы навесные... Он сжимался весь против воли и старался двигаться как можно экономнее, чтобы не натолкнуться на какой-нибудь, прости господи, остроугольный образчик пятидесятых годов прошлого века. Он ненавидел в себе эту боязнь, этот детский, отчаянный страх беспомощности - как ночью в тёмной комнате с пустыми, бездонными, слепыми углами.
Куковало жестяным тонким лязганьем, хрипловато и надсадно. Словно птичка простудилась, и ей было порядочно херово. "Может, херовее, чем мне", - думал Дин, плавая в темноте и тёплом, пыльно-уютном аромате кухни, подгибая пальцы ног: в носках, как оказалось, гораздо удобнее ходить по дому, скользя по половицам, растягивая шаги, но это тоже добавляло к ощущению беззащитности ощущение полной уязвимости - по крайней мере, босым ты точно не выпрыгнешь вот так запросто в окно, потому что нахрен распашешь себе мышцы до самых костей, напоровшись на ту всякую всячину, что окучивает сингеровскую обитель.
Сэм находился где-то левее, если судить по тому шуму, что он производил: шуршал чем-то, выдвигал ящики и перебирал столовые принадлежности. Дин уже успел выучить все эти кухонные звуки и определял принадлежность каждого из них довольно легко.
Кукушка прохрипела подбитым голоском последний раз и умолкла. "Пора бы ей на пенсию. Наверное, стоит Бобби намекнуть убрать подальше это страхоёбище." Дину хотелось вернуться в комнату: слишком здесь тесно в этой пустоте и слишком много клацкающих, резких, словно против волос ерошащих звуков.
Он не успел, потому что Сэм коротко сказал:
- Держи, - цепко ухватил его предплечье, и Дин, поначалу вздрогнув от прикосновения, тут же привычно повернул раскрытую ладонь, чтобы принять положенное число таблеток.
Дерьмо, конечно, ещё то.
- Вода, - следом на другую ладонь опустился холодный стакан, тяжёлый, значит, вода по самый край. Специально, чтобы запить всё сразу.
- Такое дерьмо выдумывают эти фармацевты... они хоть сами-то пробуют, чем лечат?
Сэм молчал. Можно было подумать, что вышел, но Дин точно знал: он здесь, рядом - по одному только еле слышному звуку дыхания и лёгкому теплу. Он поднёс ладонь с таблетками ко рту и вдруг передумал. Нет, конечно, он сделал вид, что проглотил, даже поморщился, чтобы выглядело достоверно, опустил голову, безошибочно чувствуя: Сэм смотрит, проверяет, дотошный. Ему не объяснишь, что Дину не надо это - всё равно без толку, и Сэм тоже всё понимает, только он упёртый, как последняя сука, и никогда не признается. Ни за что. Дин сглатывал и сглатывал безостановочно густую, вязкую слюну, горечь во рту была невообразимая - таблетки под языком, не за щекой, не прячьте ничего никогда за щекой, это же сразу просечь можно - и хотел уже отпить воды, но в этот миг стакан выбило из рук. Дин даже возмутиться не успел: грохот разбившегося стекла и промокшие носки - всё это словно вдобавок к слепоте ещё и оглушило, настолько было неожиданно.
- Сэм... - растерянно сказал он, теряясь, ненавидя эту потерянность и беззащитность, но осёкся, когда жёсткие ладони обхватили его за плечи, встряхнули - зло, бескомпромиссно, и рот тут же запечатало чем-то. Дин промычал возмущённо, догадываясь только спустя целые три или даже пять секунд: это что-то вовсе даже не что-то... Напористо, нагло чужие губы - обветренные, сухие - впились в его, чужой язык попытался проникнуть внутрь. Блядь, что это ещё за сраное извращение! Крепко сжимая губы, мотая головой - да никаким грёбанным образом! - Дин в свою очередь упёрся руками в твёрдое и горячее - плечи Сэма - отталкивая, вырываясь, пытаясь пнуть брата коленом за то, что сейчас тот делал.
- Отъебись, - задыхаясь, проговорил он - удалось-таки прищемить сухо-царапающую кожу этого чёртова наглого рта зубами - но Сэм умудрился даже этот свой проигрыш использовать против Дина, в свою пользу: проникая, чуть ли не насилуя рот брата, прижимая его крепче к себе, втискиваясь бёдрами в бёдра, и всё это для того - ну ты и сука, ну и сука же! - всё только затем, чтобы вытолкнуть полурастаявшие таблетки из-под языка, а потом резко отстраниться, придерживая пальцами диновы челюсти - так кошкам и глупым щенкам их хозяева держат, чтобы заставить глотать.
Голос был злым и срывающимся от неровного дыхания:
- Ещё раз так попытаешься сделать - я тебе в клизме буду их вводить. Все три раза в день. Ты понял?
Дин нашарил край стола позади себя и, дрожа, прислонился - ноги не держали. Его отчаянно мутило, таблетки он, конечно, проглотил: так дешевле обойдётся. В горле першило, а губы зудели, ставшие вдруг слишком чувствительными, словно это Сэм его укусил.
- Дин?- пальцы сжали чуть сильнее. Дин пнул наугад и попал по острой сэмовой коленке.
- Иди на хрен.
Да, Дин, очень убедительно
Сэм не сердился, это понятно. Только всё равно лучше не нарываться, Дин решительно отцепил пальцы и вздохнул свободно.
- Дин?
Сэм не сердился, не психовал, не настаивал: он просто считал, что так надо - просто так надо, Дин. И Дин даже не мог его обвинить в подобном поведении: если так надо - ничто и никто не переубедит, не только Сэма, твёрдолобого, упёртого, упрямого, но и его самого.
- Я понял.
Холодное и гладкое ткнулось в ладонь - стакан. Он машинально обхватил его и, поднеся ко рту, отпил, стараясь быстрее избавиться от мерзкого привкуса химии. Вытер рот и ещё раз вытер, сильно, зло проводя пальцами по нежной кайме - как будто что-то было там, и оно не стиралось никак.
- Чтобы это было в последний раз, я не шучу.
- Уёбок, - огрызнулся Дин.
Сэм, наверное, наклонился вплотную - его дыхание чувствовалось на лице, и голос был тихий-тихий, усталый:
- Можешь называть, как хочешь. Можешь думать, что хочешь - мне плевать, Дин, на самом деле, - он замолчал, как будто не мог справиться с волнением и ждал, пока голос станет спокойным. - Только на тебя мне не плевать, запомни.
Те самые пальцы, что были несколько минут назад на подбородке, стискивая, выдавливая "согласись, что так надо", коснулись лба и легко скользнули вниз по векам, задевая ресницы, Дин резко смахнул лёгкое прикосновение, и Сэм, не настаивая, тут же убрал руку:
- Мне не плевать на тебя, - повторил Сэм уже громче и отстранившись.
Дин не ответил. Он сидел, впившись пальцами в край столешницы, держа пустой стакан в другой руке, забыв о нём, и чувствовал, как накрывает медленно и неотвратимо, словно морская качка - дрожь, растерянность, тяжёлая, путаная злость. Зашумела вода, значит, Сэм открыл кран - наверное, чтобы умыться или рот прополоскать. Вот кинул ему на колени что-то лёгкое и мягкое - полотенце, догадался Дин. Вода смолкла, и брат быстро вышел с кухни. Теперь он двигался намеренно громко, чтобы незрячий Дин мог слышать его.
"Сучонок", - подумал Дин, сжимая тонкий ободок стекла пальцами. - "А я идиот".
Он наклонил голову: казалось, что так легче прислушаться, но было на самом деле тихо, вовсе не потому что сейчас билось тяжко и громко в висках, заглушая всё прочее, а потому что он был здесь один. Звуки и слух - всё, что оставалось теперь. Темнота, которая вокруг, которую не сморгнёшь, она выбивала, заставляла десять раз проверять, прежде, чем сделать то одно из тысячи вещей, что раньше были бездумны и прозрачны. Собственный слух и руки Сэма на его плечах, и слова Сэма, и весь Сэм, как взвинченная пружина, собранный, всегда рядом и даже двигающийся специально громко - он, который мог подкрадываться незаметнее, чем грёбанные призраки всех заброшенных кладбищ и покинутых домов. Чёртова охота и чёртова тварь, и чёртова слепая, чёрная темнота перед глазами, которую не содрать, не отмыть.
Так тихо. Ровно тикают часы. Бобби где-то на улице, чинит очередного полувековой давности выпуска монстра. Сэм где-то в доме - "дрочит, наверняка", - думал отстранённо Дин, вспоминая жар и твёрдую выпуклость у своего бедра - напротив. Они здесь вот уже две недели, никаких девчонок, разумеется, ничего для Сэма - кроме Дина. Никого для Дина - кроме Сэма.
Стакан мешал жутко. Он просто наклонил занятую ладонь, разжимая пальцы, неожиданно обрадовавшись опустевшей руке и раздавшемуся звонкому, живому, настоящему звуку.
- Я принесу тебе кроссовки, - сказал Сэм. Дин, стараясь не дёрнуться в сторону голоса, быстро опустил голову, не отвечая.
Когда в комнате наверху он нащупал стрелки будильника - стекло Бобби специально снял, чтобы было легче определять время - оказалось, что начало десятого. Дин присел на корточки, завязывая шнурки кроссовок. "Ещё один день".
Всё было неправильно. Время не считалось с неудачниками, текло себе и текло На самом деле - сквозь пальцы и в темноту.

- Думаешь, слишком много света не бывает?
- Потому что его воруют постоянно.
- Нет.
- Потому что есть ночь и день.
- Снова нет.
- Потому что придумали солнечные очки.
- Ты забавный, знаешь.
Он, протянув руку, тронул невидимое лицо - это разрешалось здесь - улыбка: значит, и впрямь забавно. Как интересно.
- Дай руку.
- Что?
- Дай мне руку.
Тёплое коснулось его плеча, лёгкий смешок - так птичка может защебетать. Или Сэм хихикнуть. Здорово, да: здоровенный Сэм - а хихикает, как маленькая девочка. Он перехватил узкую, длинную ладонь - пальцы тонкие и горячие-горячие. Немного потянул её к себе, к груди, чтобы кончики пальцев - чутких, нежных - почувствовали то, что увидеть нельзя.
- Что это?
Он знал, как это может ощущаться: неровное, бугристое и чуть горячее остальной кожи. Все мои шрамы.
- Это когда маловато света, крошка.
Отпустил ладонь, но пальцы трогали, легко, осторожно касаясь - даже щекотно. Ну, чего боишься? Это давно уже не болит - отболело. Срослось. Запомнилось. Лучше бы, конечно, забылось. Только теперь как есть.
- Дин.
- Не больно, - успокоил он.
Темнота и лёгкие пальцы, даже не пальцы - нет здесь ничего, может быть, совсем: одно скольжение, горячее и еле уловимое, по изодранной когда-то груди.
Сэм тогда убивался. Плакал. Чуть в уме не повредился. А, может, и не чуть - может, повредился. Вот от этого да - больно. Прикосновение исчезло, растворилось в темноте.
- Что случилось с тобой?
Сэм смотрит на часы, глаза опухшие: если Сэм начинает плакать - всё, он сдался, маятник качнулся в тень. Только не это, только не сейчас. Сэм смотрит на часы, а потом смотрит на него. Нет-нет-нет, Сэмми.
- Заключил сделку, но условия не то, чтобы особенно удачные были.
Голос в темноте, второй, не его, - тонкий и юный-юный. Ему уже не хотелось, как в первые несколько долгих чёрных вечностей, увидеть, кому принадлежал этот голос. Просто голос, молодой, неровный. Говорит забавные вещицы, смешит и изумляется всему сказанному в ответ.
- А результат?
- Результат - это я.
Последние секунды - самое ужасное. Даже час перед полуночью можно пережить, как оказалось, даже год перед последним ударом часов - да, потому что целый год, а Сэм обещал: всё сделаю, Дин, я всё, что угодно сделаю. Каждую ночь его накрывало беспробудной темнотой. Сэм обещал: её не будет. Он верил, смеялся, шёл за Сэмом, вспоминал оставленных подружек, разговаривал с демонессами, напивался, убивал-убивал-убивал. Умирал каждую ночь - в темноте, замирая, когда стрелка пересекала верхний полюс - полночь. Но верил так, что зубы можно раскрошить. Потому что Сэм обещал.
- А второй, он кто?
- Второй - тот, кто выжил.
Голос, наверное, сломался. Зря он так: было забавно слушать о свете и всяких прочих пустяках. Легко.
Из темноты снова появилось прикосновение, он вздрогнул: изучало лицо - щека, подбородок, шея. Он постарался успокоиться, не отпрянуть, не спугнуть, потому что сам недавно точно так же тянулся сквозь темноту - только не сойти с ума, поняв, что разговариваю сам с собой.
- Ты скучаешь по нему, - уверенно сказал голос. - Это свет.
Снова пустота.
- Какой же это свет? Это хрень, которая тут творится. Сидим с тобой, как в чулане.
- Нет. Дин, это свет. Его никогда не бывает много. Ты поймёшь.
Что-то было не так. Он попытался найти того, кто был напротив - кому принадлежал тонкий голос, смех Сэма и узкие ладони. Пусто. Пусто. Совсем мимо.
- Эй. Ты где?
Сэм просчитался, ошибся, но не тогда, в доме, когда они бегали из комнаты в комнату и уже ничего нельзя было сделать. Не тогда, когда не узнал Лилит в теле Руби.
- Скажи что-нибудь, слышишь?
Сэм ошибся, когда решил: я смогу ответить за другого - переписать написанное чужой рукой. Дин не верил, он хотел верить, делал вид, что верил, но знал: год закончится - и всё будет так, как было сказано на перекрёстке. Иначе какая цена жизни Сэма?
- Ладно, - он говорил и сам себя не слышал - темнота, жадничая, глотала каждый звук. Скоро так и его поглотит, чавкнет - и всё закончится. Я не хочу!
- Ладно, ты... - прав? права? право? - Я согласен... Слышишь: насчёт света - да, я согласен.
Только верните мне тот смех Сэма. Прошу. И его пальцы, его кисть - узкую, с выпирающими косточками, горячую, сильную. Пожалуйста: пусть это сумасшествие - я согласен.
- Это свет, да, только это и есть свет!
Темнота моргнула слепо, слепо и смешно, как сова, разбуженная днём - горячо, господи, как горячо на самом плече.
- Слишком много света не бывает, Дин.
Его не спрашивали, но он ответил, боясь потерять тонкий голос снова, - весь он, что от него осталось в этой темноте:
- Да.
Вдыхает. Жмурится. Слепнет - слишком много света, жизни, воздуха. Пальцами зарывается в горячую, каменистую землю, путается в ломкой, колючей траве. Он ошибался, а голос мелкого Сэма был прав: никогда не бывает, никогда.

- А.
- Нет, думай лучше.
- Да точно: а.
- Думай.
- Давай ещё.
Сэм, наверное, наклонился к самому лицу: его волосы лёгкой щекоткой коснулись щеки, лба:
- Ты часом не подглядываешь?
- Если бы подглядывал, не перебирал бы весь алфавит. Бля, слезь уже - ты меня раздавишь.
Сэм, конечно, нарочно это делает вот так: медленно, елозя всем своим телом, так что, чёрт! Дин думал о лягушках, об Импале, о почтовых марках - какого дьявола Сэм такой медленный сейчас?
- Всё, давай - рядом, - быстро сказал он, сталкивая с себя это: если не видеть его, оно такое - длинное, тёплое, гладко-рельефное. - Я тебе уши выкручу... Зад надеру, ты не представляешь... - и голос тоже сломался, тоже предатель, на стороне Сэма.
- Сдаёшься? - шепнул Сэм в самое ухо, не дотрагиваясь кожи - только низкий голос и горячее дыхание.
- Вот ещё! Давай заново. И слезь с меня, кстати.
Сэм теперь оказался рядом, голый и жаркий: как они заснули, так и проснулись - ничего не изменилось. Пока Сэм не придумал поиграть. Пока Дин, сонный и плохо соображающий без кофе, не согласился.
- Дин, можешь сказать: я сдаюсь. Ничего ведь страшного.
- Да помечтай!
Сначала это были фигурки: тёплые линии по голой, покрывающейся мурашками коже - потому что когда ты не видишь ничего, любое прикосновение, как холод, вымораживает, остерегает.
- Всевидящее око.
- Кровать.
- Ты на кровати.
- О боже! - он смеялся, а Сэм требовал ответа, угрожая штрафом за нарушение регламента. Дин, задыхаясь от смеха и того, что это вот - близко, близко, невидимо, тепло, как же тепло и остро - сумел проговорить, - ключ Соломона. Сэм, ты мелкий извращенец.
Потом была Импала. И штраф уже полагался Сэму, потому что он не соблюдал пропорции. Был Бобби в кепке, был Бобби без кепки. Потом Дину надоело это - валяться голым и слепым, ждать, когда же наконец... Ну, то самое.
Ухватил кисть, сжимая запястье, притягивая к себе, южнее, блин.
- Может, перейдёшь пониже?
Сэм, конечно, не потерпел такое нарушение правил.
- Будет ниже, - сказал он - один только голос (Дин не открывал глаза). - Чуть позже, я обещаю, Дин.
Короткое кольцующее скольжение по влажной головке. Дин вскинул бёдра, выпуская руку Сэма: каждое движение, каждое невидимое сейчас прикосновение - не думать, не думать пока что. Ни о чём.
Чёрные глаза одержимых - а видят ли они что-то там, когда за матовым и тусклым никакого света?
- Давай последнее, - быстрый шёпот Сэма (он почему-то говорил тихо, шептал, как будто боялся, что кто-то может услышать это). - Последнее, - влажное и шершавое, тёплое-тёплое - язык - по коже виска. - Я пишу слова, ты угадываешь. А, Дин?
Мышцы живота подрагивали, короткой волной - сладко-сладко-сладко. Наверное, Сэм в курсе насчёт сладко, поэтому Дин не спорил: только несколько слов - тут незачем спорить.
- Несколько слов, и ты мой? - уточнил он в тёплую темноту - Сэм рядом, справа, тело к телу. Хихикнул, хотел что-то сказать, но передумал. Сильнее надавливая на кожу, написал.
- Да, - от ногтя, наверное, остались полоски, но ненадолго, обласканные мягким и влажным: губы, это губы Сэма - догадался Дин. После было быстрое скольжение кожи по коже.
- Заметаешь следы?
- Чтобы ты мог сосредоточиться, понятно?
Дин думал о чём угодно: вчерашний гамбургер, надо зубную щётку купить, как бы в дверь не постучали, Сэм слишком часто улыбался той девчонке за стойкой...
Ноготь чертил, а сердце прыгало, отзываясь каждой линии.
- Это я, - объявил Дин, сглатывая сердце обратно, поджимая пальцы, покрываясь мурашками.
- Приятно познакомиться.
- Ты написал "Дин".
Настолько сильно накатило - влажное тыкалось в живот. Когда Сэм всё напишет - его ждут большие проблемы. Ох, чёрт - Дин запрокинул голову, вдохнул-выдохнул. Очень большие. Только бы написал быстрее.
- Ты... То есть "Сэм".
Быстрое и влажное обвело губы, скользнуло по подбородку - поощряя сообразительность.
- Кончай лизаться, - в висках тюкало невыносимо громко, в животе и паху... Нет, лучше и не думать. "Убью себя, если ещё раз соглашусь. Нет, его убью... Нет, всё-таки - себя."
- Сэм, давай без каллиграфии, ради бога.
Если Дин ослеп, Сэм - онемел. Остались только пальцы и изредка царапающий кожу груди ноготь. Чёткие линии букв - Дин, Сэм... Что там дальше?
- Если напишешь, что любовь до гроба - молись, чтобы я это не прочёл.
Палец сильнее надавил - точка? Нет, вот уже: скользнул вниз, обвёл пупок, погладил паховую складку и легко-легко-легко коснулся мошонки. Блядь! Очень легко!
- Сучка, - выдохнул Дин, быстро думая о чём угодно: о жвачке в карманах джинс, о зажигалке, о руках Сэма. Нет, о руках Сэма лучше не думать: член тыкался влажной головкой в живот, а чуть выше - был Сэм, который писал третье слово. Чёрт. Дин упёрся затылком в плоскую жёсткую подушку и сильнее зажмурился, чтобы не открыть глаза - раз уж обещал.
Третье слово он сказал - сухо и коротко. Не комментируя, желая тут же забыть о нём. А Сэм - тёплый, гладкий, голый, невидимый - поцеловал его: крепко в губы и легко в закрытые веки.
- Это "а", - настаивал Дин.
- Слушай, ну, мы вроде договорились, что это точно не "а".
- Плевать. Это "а".
- Штраф?
К чёрту.
- Давай ещё раз.
Невидимая ладонь легко стёрла написанное. Чтобы тут же медленно, по возможности чётко начать выводить заново - по букве - четвёртое слово.
Первое было "Дин", и оно значило: первый - тот, кто идёт впереди. Тот, кто слепнет первый - от самого яркого, самого близкого.
Второе было "Сэм", и оно было так: тот, кто идёт следом, позади, прикрывая спину. Тот, кто ушёл однажды. Дин просыпался, и каждое утро было тупым, неправильным сном: я не могу так, не могу - тебя не видеть. Не могу. И каждая охота была - с неприкрытой, уязвимой спиной. Слепой без поводыря. Во втором слове, уже стёртом шершаво-широкой ладонью, оказалась царапина - она, наверное, так и останется жжением, пока что: нечаянно ноготь ободрал кожу на букве "м".
Третье слово - просто слово. Его сказать и забыть, больше не произносить. Просто слово - между словом "Сэм" и четвёртым. Третье слово - это когда Дин чуть не кончил себе на живот всего-навсего от одного неожиданно крепкого, отчаянного поцелуя в губы.
Ещё одна полоска - буква четвёртого. Сэм будет писать, пока Дин не произнесёт его. Вслух. Или признает поражение.
- Стой, - он перехватил руку Сэма там, между расходящимися арками рёбер, прерывая. - Стой, прекрати.
Дёрнул его на себя и задохнулся весь, когда Сэм оказался сверху - тёплый-тёплый, голый, дышащий и гладкий. Его член у самого бедра, нет, чуть выше - тоже влажный, тяжёлый и давно уже такой. Точно.
- Сдаёшься, - голос Сэма, или это губы задевают щёку, а Дин, оказывается, научился читать по губам.
- Пусть будет так.
Он всё ещё держал Сэма за руку - узкое, плоское запястье - и сейчас потянул его, но не туда, куда так хотелось, так сильно хотелось, что дышать тяжело было.
- Дин? Ты...
Притягивая беспомощно раскрытую ладонь, которая писала все эти "Дин", "Сэм", третье и четвёртое слова, к самому лицу: я больше не могу не смотреть, но обещал. Целуя в самую сердцевину шероховатого тепла, когда пальцы веером прикрыли дрожащие веки, коснулись влажного от пота лба.
Тут он думал о чём угодно: как Сэм всегда шёл следом, глядя в спину, как спал на заднем сиденье или рядом, на кровати, как уходил, как возвращался, как потерялся однажды на несколько долгих-долгих дней в темноте - а потом взял его за руку, и оказалось, что это Дин потерялся, ослепнув после неудачной охоты.
Думал о чём угодно - ни о чём, о первом слове, о втором и тех словах, что после - когда Сэм второй, свободной рукой, быстро, неловко, не собираясь отстраняться, дрочил им обоим, размазывая текущую смегму.
Он улыбался или не улыбался, он гладил Дина рассеянно, как будто забывшись, не убирая ладони от лица.
И это была та тьма - между раскрытыми пальцами Сэма, розовато-смазанными по контурам - которая всегда ярче самого яркого света.
Так можно оставаться слепым.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.