Отражения

Салат был отвратителен. Совершенные опилки, и это ещё комлимент.
- По мне, так подобное просто невозможно.
Медленно прожевать - потому что именно так нужно, чтобы всё полезное усвоилось. Иначе - стоило ли так мучиться? Зубчики вилки тихо скребут по тарелке. Совесть довольно щурится, поощрительно наблюдая, как уменьшается горка тошнотворно-полезных овощей.
- Глупости и лажа, понимаешь?
Последнее. Слава небесам и диетологам - на сегодня всё.
Положить вилку рядом с тарелкой и довольно улыбнуться. Никто не в курсе, что салат - наказание всем поборникам здорового образа жизни. Вот пусть так и остаётся: никто не в курсе. Общеизвестная легенда выглядит довольно удобоваримо: Дженсен делает всё правильно и размеренно. Не всегда - не вспоминайте те фото, нет, и видео тоже не вспоминайте. Не всегда, но довольно часто. Факт.
- Дженс, а ты как считаешь?
"Считаю, что лучше бы ты с кофе повременил. Особенно после порции мяса-гриль." Спорить на полный желудок - не уважать себя, повара и снова себя. Чёрт бы подрал эту диету! Хорошо, что Новая Тактика способстововала правильному пищеварению и относительно спокойной совести.
- Полностью солидарен - так сойдёт?
Джаред недоумённо нахмурился. Нет, не думайте опять же, что у Джареда существуют только два выражения: то-которое-щенячьи-глазки и второе, то-которое-на-конах. "Развесёлый охламон" - скромно, потому что цензура выражение посерьёзнее не пропустила бы. Но на самом деле Джаред Падалеки - личность разносторонняя.
- Полностью? Дженсен... - разносторонняя личность быстро охлопала себя по всем частям тела, где могли быть карманы, расстроилась заметно. - Дженсен, а у тебя жвачки не найдётся?
И многогранная. Дженсен, улыбаясь строго допустимо - "мой милый и рассеянный друг" - жестом доброго волшебника выудил из кармана рубашки упаковку "Орбита". Который без сахара. Данниль оставила, когда навещала в последний раз.
- Держи.
"Дитя".
Просиял самым чистым вариантом "я тобой восхищаюсь!"
- О, спасибо!
"Сейчас будут пузыри благодарности и резины"
Дженсен допивал вторую чашку кофе - с молоком и сахаром, кстати (что ж, просто так убиваться салатом и ничего с этого не иметь?) - когда Джаред вспомнил о том, что было до жевательной резинки:
- Я не верю. Я в жизни не поверю, что ты согласен. С тобой что-то не так.
Он даже стул придвинул ближе: стратегический ход - и заглядывал прямо в глаза, согнувшись чуть не в половину, весь - порыв и стремление докопаться до правды.
"Глубоко копать придётся". Дженсен закончил с кофе, изо всех сил стараясь, чтобы это не выглядело так "мой последний глоток перед жуткой смертью, братья." Отставил пустую пластиковую чашку - здесь всё по большей части пластиковое, жизнь в Ванкувере - тот ещё суррогат, но весело. Джаред жевал яростно, вкладывая в это действие чуть ли не полдуши, второй половиной он мучительно гипнотизировал друга и коллегу по съёмочному ремеслу: иногда его действительно здорово заносило насчёт сэмовских способностей.
- Ты ведь не можешь быть полностью согласен. Чёрт, - он не удержался и к зрительному гипнозу добавил гипноз тактильный, хватая за рукав, - Дженс, мы когда порно смотрим, и то постоянно не сходимся, у кого там буфера круче.
Сэмовские способности - только к Дину и только по канону. В этом Дженсен был совершенно непереубедим. Потому-то, игнорируя мозговыносящее сочетание двух видов гипноза и яростно движущиеся челюсти, спокойно отцепил пальцы Джареда от своей - своей-своей, не бутафорской - рубашки и спокойно ответил. Глядя в неопределённую даль - куда-то чуть выше стула оператора:
- Буфера круче у брюнеток. Факт. А насчёт того, что всё наше - это лажа, я согласен. Полностью, - последнее слово он намеренно акцентировал. По Станиславскому. И даже загордился про себя: вот как классно получилось.
Джаред молчал рядом, пережёвывая ставшую уже совсем безвкусной жвачку и постигшее его жестокое разочарование.
Наверное, Дженсен бы назвал это положение, в котором оказался сейчас его самый лучший временный друг, соквартирник и киношный брат-которого-люблю-не-могу, патом. Он не очень хорошо разбирался во всём этом - не настолько плохо, как восторженная Сэнди, - но и не так, чтобы совсем блеск. А потому успокоился, поправил завернувшийся манжет, кивнул знакомым из массовки по недавно снятому эпизоду: двое трупов, один подозреваемый и жертва обостоятельств - и, смахнув крошки со столешницы, принялся за третью и не последнюю на сегодня чашку кофе. Пат так пат.
- Значит, - растерянно сказал Сэм (боже, да нет: это просто Джаред дурачится, конечно!), - ты даже спорить не будешь? Да?
Почему-то для него это было важно. В последние несколько недель.
- Не буду, - подтвердил Дженсен (проявляя твёрдость и снова гордясь собой: Дин он всё-таки или не Дин?). - Где угодно, но только не здесь.
Может быть, они всё-таки поспорили, как того жаждал Джаред (или то, что было сэмовского в Джареде), может быть, Дженсен понял бы, что действительно это был никакой не пат, а он сам фигово разбирается в шахматах, может быть, всё и закончилось здесь, за столом - кто знает. Но только откуда-то с востока - поправка на сильный ветер - зычно донеслось:
- На площадку!
Третья чашка так и осталась недопитой. Свою рубашку пришлось возить в пыли и грязи - пусть киношно-бутафорской, но всё же! Один из прошлоэпизодных трупов, очень лажово загримированный, доказывал, что он совсем-совсем живой и к предыдущим трупам не имеет никакого отношения. Глядя на всё это, Дженсен снова похвалил себя, что впервые полностью согласился с Джаредом: это действительно полная лажа - когда урезают бюджет до смешного. А Джареду в свете случившегося за поздним обедом разговора даже не пришлось напрягаться с образом растерянного Сэма - он уже был им, вставая на отмеченную цветным позицию для съёмки сцены.
Вот только Джаред, растерянный или не растерянный, Сэм или не Сэм, или Сэм, но глубоко внутри, всё-таки хорошо разбирался в шахматах. Не так чтобы блестяще - простим Сэнди эту гиперболу, она по любви, честно! - но хорошо. И если кто мог просветить Дженсена насчёт того, что это вовсе был не пат, так только Джаред. Он бы назвал всё одним словом: дебют.

Сэм был в курсе: скрывать что-то от Дина - дело последнее. Что угодно: вчерашний гамбургер, занозу на ладони, приглашение в колледж, имя девушки, с которой собрался на выпускной. Что угодно. Всё равно Дин узнает. Не узнает - так почует. Дин не самый способный парень в плане просчитывания вероятностей, но ткнуть пальцем и попасть в плохо заживший нарыв - это запросто. Рекордно долго получилось умалчивать о том, что Сэм знал насчёт себя и желтоглазого. Может, потому что тогда всё слишком круто завертелось, может, потому что тогда Сэм как раз умер, и Дин быстренько оживил его и пришлось думать, умоляя время не спешить - хотя бы немного не так быстро гнать. Варианты были, но Дин отметал каждый из них. И вообще - Сэм перевернулся на левый бок, уставившись в окно - вообще тогда всё было не к месту. Он не думал о себе, то есть думал, но не так, как обычно, а потому Дин ничего не заметил. Или заметил, но было много, чем можно было всё объяснить. И Дин просто устал тогда.
Зато сейчас время есть. И Дин присматривается по-другому, иначе. Смотрит как на незнакомого, старается быть объективным. Пообщался с внеземным разумом в скромной оболочке земного бухгалтера и старается быть объективным. Фигово уже то, что Дин старается - настораживает. Последний раз он старался, когда ехал на перекрёсток после случившегося в Холодном Дубе. До этого - когда навестил Сэма в Стэнфорде... В комнате было сыро. Крыша не протекает, дверь закрыта плотно, никаких сквозняков, а сырость вползает и льнёт к коже. С полуночи девять дней назад начал сеять долгий, нудный дождь: конопатил монотонно, облизывал стёкла мокрым языком - фу, какая гадость. Сэм не спал часа два уже, лежал поочерёдно: на спине - потолок тусклый и размытый, как если под водой глаза открыть и смотреть вверх, откуда солнце пробивается; на правом боку - Дин спал напротив, крепко и неподвижно, круглое и тёмное на белом пятне - это затылок, всё остальное в пределах мысленной дорисовки; к утру Сэм сдался полностью на милость бессонницы и повернулся к окну - оно плакало, слёзы текли неустанно, безостановочно. Девятидневное нытьё.
"Если всё правда - главное, чтобы Дин принял". После этой мысли до судорог в животе захотелось вскочить и убежать куда угодно. От тёмного, круглого затылка и прочего, что плохо различимо и спит напротив, за спиной.
Глаза устали смотреть на вечного плакальщика, было тускло и совершенный раздрай. Заныла сломанная два года назад рука: кости вспомнились и тоненько-тоненько начали стонать по разлому. Если процесс не остановить, очнётся голень - семь лет назад. И прочее, что по мелочи. Сэм глубже закутался в одеяло, сырость обступала кровать, невидимая, дышащая грустью и осенью.
- Иди вон, - сказал он сквозь простыню. Конечно, не подействует - как и не действовало ни разу. Но дышать стало легче, и воздух словно потеплел, просыхая.
Последнее, о чём он думал, пока дождливо-мокрое кружило медленно, как водяная воронка: скрывать от Дина... Серое-серое и бесцветное, сырое, печальное. Как глаза Джесс, когда что-то не так... Скрывать от Дина... По стеклу - водяные разводы, белёсо-серые, и сейчас, наверное, уже около пяти часов... Да, скрывать что-то от Дина. Сэм глубже протолкнул ноющую руку под подушку - в сонное тепло - и воронка сомкнулась. От Дина. От Дина - вокруг тускло и смазанно-дождливо. Он дышал, и дождь был в воздухе закрытой комнаты - оседающий на губах и нёбе влажный привкус. От Дина далековато будет.

- Что будешь?
"Часов десять крепкого сна. Можно ещё дополнительный выходной."
Дженсен вяло пожал плечами:
- Ничего. Спасибо, на сегодня сыт.
Сэди прыгала по комнате, по-настояшему прыгала - настолько сильна была радость встречи с Хозяином. Эклз даже позавидовал мимолётно, что всё равно как-то неприятно: вот, у Джареда есть те, кому он действительно дорог. Без всяких там конвертаций в денежно-имущественному эквиваленте - просто дорог. Как запах или там, ну, не знаю точно... Тепло какое-нибудь особое... Он даже внимательно пригляделся к Падалеки - тот как раз надевал ошейник более спокойному Херли, оглаживая широколобую голову, что-то шепча, наверное, ласково-глупое - у Джареда это должно хорошо получаться. Интересно бы послушать как-нибудь... Стоп! На этом просто скажем себе: стоп. Глупостей от Джареда и так предостаточно.
- Дженс, я тут минут на сорок... Ты чего?
Падалеки застыл, крепко удерживая на поводках уже чувствующих то самое - гулять! гулять! гулять! - собак. Они путали поводки, мельтеша у ног, скулили жалобно и смотрели поочерёдно то на Джареда, то на Дженсена, справедливо угадав причину промедления.
- Да так. Давай-ка я с тобой
Дженсен натянул куртку, которую так и не успел повесить.
- Дженс, дружище, слушай, - Джаред цыкнул на рвущихся вперёд собак и растерянно взлохматил волосы (всегда если что-то шло не так - всегда. Он думает, что зачёсывает, а на самом деле - лохматит сильнее). - Да вовсе необязательно. Ты же того... Ну, вымотался сегодня.
Он ждёт, что я буду спорить. И останусь, как всегда.
Дженсен улыбнулся и, не говоря ни слова, потянул Джареда за рукав, открывая дверь и выходя первым.
- Чертовски холодно здесь.
Джареда несло вперёд. И он был вынужден отвечать, оборачиваясь к Дженсену, который без поводков, собак и свободен.
- Да уж.
- Потом по пиву.
- Думаю, неплохо будет, - Дженсен смотрел в спину быстро идущего Джареда. - Полностью солидарен, - крикнул он негромко, зачем-то дразня уже намеренно.
Джаред обернулся, собираясь сказать "какого сегодня с тобой творится?" - по крайней мере такое у него было лицо - но Сэди увидела кошку на противоположной стороне улице и, громко гавкнув - "Херли, ты со мной?" - кинулась следом. Дженсен смеялся, догоняя всю компанию. А на возмущённый взгляд Джареда только ответил:
- Ну смешно ведь. Правда.
Джаред никогда не мог противиться искушению - когда кто-то смеялся рядом, его вело сразу же.
- Сукин сын, будь в курсе, Джен, кто ты такой.
- Ох, как литературно, мать твою, изъясняешься. Пощадил бы девочку. Сэди, бедняжка.
Падалеки отвесил ему подзатыльник - легко притронулся, мазнув ладонью по волосам, но сам факт! И, свистом подбадривая своих золотисто-песочных, быстро побежал к дому. Собаки неслись рядом, как было по утрам и иногда вечерами, если не приходилось работать до самой ночи. Две золотые тени, чуть изящнее и уши острые - Сэди, крупнее и прыгающие уши - Херли. Джаред бежал легко, так, дурачился, увёртываясь от радостно поскуливающих и подвизгивающих собак.
- Я тебе припомню, слышишь! Джей! - крикнул Дженсен вдогонку.
Он бежать не мог: потянул голеностоп. И Джаред этим подло воспользовался. Правда, по-рыцарски дождался у самого порога и даже дверь распахнул, и даже стерпел шлепок по заднице.
Ну, и хватит с него на сегодня.
- А всё-таки, Дженсен.
- Что?
- Мы ведь разные, да?
Пиво было дрянным и тепловатым. Зато диван мягкий и ещё часа два можно не спать - пока откровенно не вырубишься.
- Не вопрос, Сэмми, - язвительно ответил Эклз.
Он почему-то не смотрел на Джареда, хотя виском - правым, если что - отчётливо так чувствовал его взгляд. Странный такой, вроде бы и обычный, и совсем другой. Ковырнул махрящуюся дырку на коленке - старые, любимые джинсы.
- Так почему ты таким стал, а?
- Не понял.
- Ну, таким, как в последние дни.
Эклз собрал волю в кулак, призвал всю имеющуюся непрошибаемость - как иногда в разговорах с матерью или Данниль - и поднял голову, отрываясь от созерцания любимых дырявых джинс.
- Не понял тебя, Джей Ти, - мягко и бескомпромиссно повторил он.
Джей стушевался, но не подумал отступать, только моргнул чуть чаще, чем обычно. Крутанул свою банку пива, дёрнул браслет. Наклонился ближе, забивая на матч - запись финала прошлого сезона, который они пропустили с таким-то графиком работы.
- Ты не споришь. Ты молчишь. Ты... - он говорил тихо и уверенно, таким Дженсен видел его очень редко, считанные разы.
Вот положил ладонь на колено - она тёплая и тяжёлая. Чуть сжал и легко погладил одним только большим пальцем. Ха, да, это так и называется у всех парней, который друзья: ничего особенного.
"Не сдаётся. Он ни черта не хочет сдаваться".
- Чего ты хочешь? - сломался Дженсен, говоря так же тихо - только он и Джаред, может, их ангелы-хранители или ещё какая сверхъестественная чушь - только они и слышали эти слова.
- Хочу понять, - быстро отозвался тот. - Я не знаю тебя таким, я не уверен, что хочу тебя таким знать.
Дженсен вслепую оттолкнул любопытно сунувшуюся морду Сэди - прости, крошка. рановато тебе по возрасту слушать, когда взрослые мальчики разбираются. Отодвинулся к самой спинке дивана, отстраняясь от тёплой и тяжёлой руки.
- Ты из-за того, что позавчера? Это ведь полная хрень, Джаред.
Падалеки нахмурился: он всё как будто ждал, что ли - каждым своим словом и взглядами этими, и тем, как он вообще себя ведёт последние недели... "Это не из-за салата. И не из-за того, что было после салата". Это было - и оно было уже некоторое время, только они это не называли никак. Пустота, как солнечное пятно на полу. Или - яркий мазок краски на скучной стене. То, что как всегда, но и не как всегда.
Дженсен поставил отпитую банку на пол, ещё раз отталкивая Сэди, правда мягко и, скорее, это было "прости меня" - она поняла и вильнула хвостом, возвращаясь на своё привычное место. Поднялся с дивана, чтобы пойти к себе.
- Это не из-за того, что позавчера, - сказал в спину уходящему Джаред. - Ты знаешь, о чём я. Дженсен.
Он почему-то стал называть его имя полностью - это и бесило, и было странно приятно. Не так уж часто друзья называли его полным именем. Дженсен. Чуть ли не мистер Эклз. Официоз и странная настойчивость.
Дженсен остановился у камина забрать письма и счета - всего-то три конверта со штемпелями местной почты.
- Нам бы поговорить, - повторил Джаред.
Два счёта и одно приглашение. Интересно, что за приглашение.
- Хорошо, Джей.
Он сунул конверты в карман и сказал - это было, как наитие минутное:
- Ладно, поговорим. Если Сэм-таки станет Люцифером в новом сезоне. Думаю, справедливо.
Джаред только сказал "а?" и поднял высоко брови - чёрт, те самые брови, которые домиком. И, чёрт, кажется, Дженсен первый и единственный, кто видит, как всё это начиналось. Когда ещё не стало брэндом. Даже обидно немного, что свидетелей нет, кроме яростно кусающей бок Сэди.
- Заметь, Джей: вот тут мы точно никогда не сойдёмся во взглядах - бюджета на подобное не хватит, натяни хоть весь CW.
Он шёл по коридору к своей комнате - там полный беспорядок, там бедлам и армагеддон всё в одном пространстве в несколько ярдов. И почему-то улыбался, поворачивая ручку двери, толкая дверь, заходя, улыбался и не мог прекратить: потому что внутри, там, где сердце, лёгкие и прочий жизненный ливер - сияло и было сладко, тягуче приторно, как медовый пряник на изломе. "Ни за что тут не сойдёмся, ни за что, выкуси, Джей Ти."

- Две смерти, - сказал Дин.
Прочесал короткий ёжик волос - стригся совсем недавно. И матернулся сквозь зубы.
"Сказать или не сказать? Если сказать - как сказать и когда?"
- Сэм!
Сэм вздрогнул и тут же собрался: спокойно.
- Ты чего там раскисаешь? - с явным подозрением поинтересовался Дин.
"Не с подозрением, дери тебя, а с беспокойством!"
Он поёжился, двигая лопатками, чтобы разогнать неотступающую дрёму и унылость дождливого дня, но тут же пожалел: ткань натирала кожу, покалывала и будила то мучительное ощущение - бля, зудит, как будто сотня муравьёв.
- Две смерти. И кто эти две смерти?
Дин скривился и не сдержался, заехав кулаком по шаткому, одноногому столику - отрыжка псевдоампира: чувствовалось, что у него уже порядочно накипело:
- Да хрен с ними! Меня просто бесит, просто невъебенно всё это бесит! Блядь, ну когда это закончится?
И это, наверное, был совершенно безадресный вопрос - вроде как лотерея перед рождеством, когда хорошо уже то, что ты купил билетик. Но молчать - с той тяжестью в груди за весь последний год - Сэм не посмел.
- Дин, - он так и сказал просто: Дин. Не зная, что дальше. Кожа зудела и ныла, и требовала: скажи ему! ты должен, ты виноват, ты вообще во всем виноват!
Дин махнул рукой, отметая - нахрен твоё сочувствие - и вышел, хлопнув дверью. Слышно было, как он пнул хорошенько по дорожке, засыпанной гравием - камни разлетелись в разные стороны.
Сэм вышел через десять минут - Импала молчала, было тихо-тихо, кроме дождя, значит, и Дин где-то рядом. Вот он и шёл следом, тащился, кляня себя на чём свет стоит - это ощущение: я виноват, я так виноват, Дин - что впервые ясно и трезво ударило в голову там, в монастыре, не проходило, а стало ещё резче, больнее. Как сдёрнутая корка с пореза.
Дин сидел на перевёрнутом ящике позади домика - на полуободранной этикетке видны буквы "...окс" - нахохленный, взъерошенно-злой, дёрганный. И ужасно уставший.
- Уйди, - сказал он, не оборачиваясь. Только выше поднял воротник куртки.
Сверху - где всё было заложено, как нос при гайморите - сеяло нудным и мелким, не то дождём, не то туманом. Моросило и печалило. Дышало той тоской и одиночеством, что подступали каждое утро, засветло к кровати и всасывали мутной воронкой тяжёлого сна.
- Сэм, иди отсюда, - более чётко повторил Дин. - Вернись в комнату и займись там чем-нибудь. Не знаю...
Он вынул зажигалку из кармана, но руки замёрзшие и трясутся мелко - она выпала в мокрую, зелёную траву и серый гравий.
- Блядь!
Сэм опередил, он нагнулся первым, быстро поднял упавшее и протянул брату. Дин выхватил и теперь просто крутил её между пальцами, щёлкал колёсиком, избывая злость, усталость, злость, злость, злость - сколько там ещё? Пламя вспыхивало - оранжево-жёлтое - и прихватывало кожу на пальцах. Гасло. Он щёлкал снова. И снова. Сэм опустился рядом, садясь прямо на землю и мокрую траву - вот кому хорошо сейчас. Обнял неуклюже - глупо, как же это глупо - диновы колени, и молчал, кусая губы, не в силах сказать то, что начал говорить тогда в монастыре, когда треснул пол и мир, казалось, того гляди, треснет, как этот чёртов сухой камень. Прости, прости, господи, что угодно, Дин - прости. Дин не прогонял, Дин не отстранялся. Он щёлкал зажигалкой, всё чаще и чаще, а потом вдруг положил руку на затылок Сэма и притянул к себе, к теплу и запаху старой кожи. Прости меня. Потом Дин потянул его вверх и сказал - хрипло и слишком громко. Они ведь тут одни, что так стараться-то? Но ведь это Дин.
- Давай поднимайся. Не хватало мне после ещё возиться с твоей обмороженной задницей.
"Сказать? Сказать или нет?"
Газета с колонкой местных некрологов лежала на столе. Она - инфаркт миокарда. Третий. Он - латентная шизофрения. Попытка суицида. Которая стала последней и самой удачной.
В ванной за закрытой дверью шумела вода, дождь стекал по стёклам - слюдяными полосками, водяные пальцы рисовали что-то, пытаясь тоже вроде бы сказать. Объяснить, почему так. "Сказать. А как?" Он снял куртку и остался в футболке. Сырость и сладковатый запах заполнял комнату - погребный, плесневелый. Запах отчаяния и безнадежности. Нет, у нас не может так быть. Сэм дёрнул плечом, стараясь справиться, когда подступило особенно сильно. Только не у нас.
Десятый день - дождь, дождь, дождь. "Сказать", - шелестел дождь, пуская пузыри по тусклым лужам, взбугрив деревянные перила и скамьи. "Обязательно сказать", - рассыпался по крышам и ровному асфальту. Земля выбулькивала излишек влаги: слишком много уже, слишком долго. "Сказать, да, сказать", - настойчиво шептали деревья, обвисая мокрыми, тяжёлыми листьями.
Кастиэль оставил их у самого порога монастыря. Только кивнул Сэму и отступил в темноту, тая слишком медленно для ангела - как размытое пятно краски, если капнуть случайно на мокрый лист бумаги. А Дин и не заметил ничего.
- Сказать, - сказал он сам себе. Зеркало, пустое и спокойное, ровно колыхнулось. Волна холодного стекла вздулась выпуклым пузырь и осела. Тут же.

- Они, понимаешь, постоянно это делают.
Судя по всему, на Джареда снова накатил приступ "поговори со мной хоть о чём". Утром он бегал, как всегда. Потом... Ну, потом тягал железо - и руки, ладони, наверное, пахли так - тёплым и металлическим. Дженсен почти ощущал это, зная по себе. Но у Джареда это, конечно, немного иначе должно быть. Потом. Наверное, в душ тащился, потный, в старой майке и спортивных штанах, испачканных на колене зелёной краской, и был, наверное, сонно-довольный: когда адреналовый кайф физической нагрузки отбушует, на него всегда накатывала такая расслабленность, что он даже говорить толком не мог, просто, если надо - вот сейчас и бери тёпленьким. Потом точно смотрел почту - вот точно, можно зуб дать. А потом. Потом Дженсен и сам проснулся, и дотащился до кухни вслепую, когда Джаред, сияющий, вымыто-душисто-причёсанный, спустился по лестнице.
А сейчас у них перерыв, и Джаред словно забыл о том, что Я не знаю тебя таким, и заливался соловьём:
- Они просто берут, что хотят - лапают запросто вещи в опечатанных комнатах! Дженсен, - Эклз решил повременить с кофе: нет, не забыл, просто тактика такая. - Дженсен, они же запалились бы давным-давно. Ну кто будет делать им кредитки и удостоверения? Ну это же палево настоящее!
"Вынуждает не согласиться. Просто нагло берёт на слабо, ага. Дитя."
- Точно, - сказал он спокойно. "Я сказал: спокойно!" - Давно бы запалились, как последние лузеры.
Джаред так и не дожевал бургер - третий, кстати. Аккуратно положил его на салфетку и внимательно посмотрел на Эклза.
- Что?
Осветители, обедавшие напротив, уже поднимались со своих мест, значит, сейчас точно то-то рявкнет в мегафон: Актёры! На площадку! Лицо у Джареда задумчивое и тихое. Тут одно из двух: либо решает, брать или не брать бургер, либо решает, что делать дальше с упёршимся железно в Новую Тактику Дженсеном.
- Ничего, - наконец сказал он. - Дженсен, слушай, а может, у тебя это... - он поджал губы и сдвинул брови к переносью, мучительно подыскивая нужное слово или выражение, - может, у тебя просто фрустрация?
- Что?!
- Ну, такое бывает. Понимаешь...
Дженсен скомкал салфетку и, хлопнув по плечу своего заботливого друга, придержал руку на его воротнике, то есть воротнике сэмовской - на сто процентов сэмовской сегодня - рубашки.
- Это очень забавно, я понимаю, Джей. Но давай ты не будешь говорить, как мой психоаналитик. А то оставишь бедную женщину без работы в такое суровое время.
Джаред резко поднялся, вырываясь и как будто вырастая сразу, вдруг. Пластиковый стул - тут же всё пластиковое, да, суррогат по жизни - качнулся на задних ножках и упал.
- Это вовсе не так забавно, Дженс. Как ты думаешь.
Поправил воротник. Кивнул кому-то из знакомых и пошёл сразу на площадку. Никаких стратегических запасов вроде трёх-пяти пирожных или пары шоколадных батончиков.
- Эй, они всё равно не сделают тебя Люцифером! Всё равно, - крикнул ему в спину Дженсен.
Боб из осветителей хохотнул и, поймав его взгляд, показал повёрнутый вверх большой палец: молодец, парень, отжёг. Но на самом деле Джареда тут любили, то есть на самом деле - никакого суррогата или пластика.
"И откуда он слово это выкопал? Чёрт, ну не на упаковке кетчупа ведь прочёл. Вроде бы точно не с кетчупа." Дженсен шёл медленно к павильону, где должна была состояться ночная - которая вроде вечерняя - съёмка. Ветер кружил пыль, обрывки упаковочной бумаги и первые опавшие листья. Мазнуло чем-то тёплым и влажным по щеке.
И ещё раз. Он поднял голову:
- Вот же чёрт!
Похоже, сегодня зарядит по полной.

Дин бросил мокрое полотенце на спинку кровати. И влаги в комнате словно прибавилось.
- Чёртов дождь, мозг выел уже. Что ты там нашёл?
Сэм ждал, пока брат оденется. Сначала будет футболка. Потом - трусы, но уж вот так. Второе мокрое полотенце, которое с бёдер, повисло сверху первого - в жизни они не высохнут.
- Там газета на столе, ты смотрел?
Теперь джинсы - чистые, позавчера из прачечной забрали. Носки тоже, пусть ночь впереди, всё равно - носки наденет. И шнурки ботинок оставит на лёгком узле.
- Смотрел или нет? Сэм?
- Дин, сядь.
Брат уставился на него, как будто у Сэма что-то резко изменилось в лице.
- Пожалуйста, - добавил он, крепко сжимая одеяло. - Нам надо поговорить.
Дин сел, как-то слишком быстро и неловко, скрещивая ноги в лодыжках, упираясь локтями в шаткий псевдоампирский столик. Дождь шуршал по гравию, булькал, захлёбываясь, в жестяном водостоке, сеял частой дробью по взбухшему дереву крыльца. Дин, не зная, чем руки занять, отодвинул раскрытую газету.
- И?
Кастиэль не сказал ничего, только кивнул там, у тёмного прогала монастыря. Захария - тот же ещё гад - теперь выкручивался, отчитываясь перед начальством за свои подвиги. Руби иногда снится - подходит к самому изголовью, наклоняется и хочет коснуться его лица тонкими пальцами, но не может. И замирает удивлённо. Не верит самой себе. Сэм смотрит на неё внимательно и молча - как она рассматривает руки, пальцы, ладони, запястья. Лицо у неё нежное, тени вокруг глаз и крыльев носа. Она не хочет понять, что её время вышло, и идёт за ним, как память, тянется от ночи к ночи. Только касаться не может и говорить. Он просил её как-то - пять ночей спустя: Прости, - и она нахмурилась, а тонкогубый широкий рот скривился совершенно по-детски.
- Понимаешь, это насчёт того, что было в монастыре...
Как легко, когда говоришь самому себе: раз - и всё уже сказано. Морра рядом, вздыхает туманной изморосью, перебирает лапами и ждёт: чем всё закончится. Когда наступит её время. Да погоди, - отмахивается Сэм.
- Насчёт того, что мы оба вырубились? - уточнил Дин.
Он был спокоен. Успокоился как-то слишком быстро.
- Не совсем, то есть да: мы вырубились, точно.
А потом Кастиэль встретил их у выхода и сказал Сэму - не говоря ни слова - "удачи". А ещё: "береги его". На Дина он не взглянул, просто взял и растаял. Медленно, как будто прощался. Он всё-таки постарался быть воспитанным ангелом. Хотя бы, расставаясь.
С тех пор шёл дождь,Морра тащилась по пятам, Импала трижды глохла, и Дин, жутко ругаясь - единственная его уступка заключалась в том, что вполголоса - поднимал капот и копался там. Сэм, понимая собственную безнадёжность, мок рядом, держа раскрытый зонт и терзаясь угрызениями неспокойной совести. Он, конечно, запросто починил бы машину в один присест. Но нет - больше никаких чудес и сверхспособностей. Руби заправляла волосы за ухо, когда наклонялась к нему, у неё на майке так и осталось бурое пятно. Никаких сверхспособностей.
- Так что там случилось?
- Понимаешь, это было немного странно. Дин, Дин, слушай, - голос предавал, вот чертовски не вовремя предавал! - Кажется, я стал немного... Стал антихристом. Дин, прости меня.
Теперь, когда страшное было сказано, он перестал понимать: а нафига я всё это затеял - признание? Ну, жил бы так, немного странно, конечно, непонятно, что и к чему, а главное - зачем? Он выпустил одеяло и смотрел на собственные ботинки: сбитые носки, шнурки того гляди развалятся от слишком тугой шнуровки. Ну и нахуй, как говорится. Просто встал и посмотрел прямо - на Дина, который сидел за столом... И улыбался. Совершенно по-дурацки улыбался, прикусывая губы. Только не смеялся вслух.
- Дин, я только что сказал вообще-то...
- Да слышал я, что ты там сказал.
Дин помолчал, усваивая услышанное, всё пытался не улыбаться: дурак дураком, когда лицо не слушается. Свернул газету. И жаль, что зажигалка в куртке - отчётливо читалось на его лице.
- Ты ведь не чувствуешь?..
Сэм торопливо, так и стоя напротив стола, ответил:
- Нет, правда, Дин - нисколько.
Тот наклонил голову: хорошо.
- И ты не хочешь... Ну, там - все эти всадники и...
- Нет, точно. Ничего и близко.
Неизвестно, что ещё такого бы спросил Дин, чтобы посчитать тест на хорошего антихриста засчитанным для младшего брата, но тут Сэм вздрогнул - Морра нечаянно коснулась локтя, это было мокро и холодно, пробрало сыростью до костей. Ткань футболки задела утихшую, успокоившуюся кожу.
Спина заныла, зуд растёкся от межлопаток к бокам и шее - как муравьи, как крапива, как что-то едкое и щекочущее.
- Ох, чёрт!
Стул со скрежетом был отодвинут, Дин оказался рядом, сразу перестав улыбаться, спрашивать и быть таким - непонятно чему - довольным.
- Что, что у тебя там?
- Блядь!
Теперь можно ругаться, - думал Сэм, дотягиваясь вывернутой рукой до места зуда и муравейника и остерегаясь чесать: будет только хуже. Дин с тихой руганью стягивал ему майку через голову.
- Да что у тебя... Вот же чёрт!
- Это неполиткорректно, - попробовал возмутиться смущенный Сэм. Неудобно, непонятно и так странно. Он и сам толком не видел, как оно там смотрится.
- Тихо, тихо, Сэмми, дай-ка мне... - толкнул его на кровать: сиди уже, антихрист.
Коснулся рукой, погладил - хорошо, тепло. Затем смелее и теплее, и сильнее надавливая, и когда там коснулись губы Дина, а следом - щека, стало совсем хорошо.
- Сэм, только обещай одну штуку. Обещай, иначе...
Сэм сидел на кровати и горбился изо всех сил, пока Дин гладил тёплыми ладонями его спину - между лопаток, лопатки и шею, и даже вниз, к пояснице.
- Чего? - тихим, счастливым голосом спросил он.
Такая слабость, как после температуры - и Дин простил, простил всё. Даже то, что в монастыре. Даже это.
- Ты не посмеешь откладывать яйца. Слышишь, - толчок в спину, и Сэм лицом упал в подушку. Голос тёплый и низкий, и еле-еле сдерживаемая радость такая же тёплая и нежная, как широкие круги прикосновений на спине. - Только не становись курицей-наседкой, ладно?
- Фсёштоугодно, - обещал Сэм подушке.
Морра вздохнула - сыростью повело до самой ванной. И снова неувязочка, ох, уж эти счастливчики. Лапы толстые и неуклюжие, она казалось самой себе ещё более неповоротливой, чем обычно. Жаль, - она-то надеялась, что это самое многообещающее из всего встреченного за последний год. - Жаль. Здесь Морре оставаться нельзя: дождь закончится, небо просохнет, и выглянет отвратительная, яркая до неприличия ясь. Как бы хотелось... С носа капнуло натёкшей влагой, она разочарованно покачала головой: места для троих тут нет и не будет - слишком эти двое вдвоём.
Дождь за окнами, ливший мерно и музыкально точно вот уже десятый день, подавился, потерял набранный такт и сбился. Ещё немного невзрачного капельного перешлёпа по мутным лужам, гравию, крыльцу, крыше - и всё закончилось.

На самом деле Дженсен услышал случайно, дня два назад, после того, как они поспорили без спора у камина. Джаред спрашивал Эрика, спрашивал настойчиво и тактично - как он умудрился эти два качества подобным образом совместить? - будет ли Сэм Винчестер Люцифером. Вообще, то есть, Эрик. Если концептуально, может такое быть?
Концептуально - это было не для Эрика. Может, если бы Джаред не злоупотреблял подобным - концептуально - всё и обошлось. Вечно он везде лезет - то оберегать, защищать, заслонять. Теперь вбил себе в голову, что если человек изменился, это запросто можно переключить на режим "обратно".
Потом Джаред бегал вечером на полчаса дольше обычного и был мрачен и разговорчив только в электронном формате: слал смс и мэйлы родственникам и друзьям. Дженсен ко второму часу понял довольно отчётливо, что на тот вечер он не вписывается ни в одну из указанных групп.
А потом было слово фрустрация. Вот так.
Джаред - милый парень, заботливый. Когда была Сэнди - то есть они вместе были, - казалось иногда, что Джаред при их встречах каким-то невероятным образом умудрялся заботиться сразу обо всех: о Сэнди, маленькой, темноволосой и смешливой, о Дженсене, который тут же всегда, о съёмочной группе, о волонтёрствующих из местных. Вообще он словно охватывал собой территорию в несколько квадратных миль. И это не было искусственным, это было на самом деле. Сейчас всё так... Чертовски путано и глупо. С тех пор, как они вдвоём в доме - верхний и нижний этажи. Общая гостиная, плазма напротив дивана, общий холодильник, где все продукты всегда путаются, как бы Джаред ни рычал по утрам: "где моя кола?" и "кто посмел сожрать чиз-кейк, тут вчера целый кусок оставался!" Может, Джареду не хватало вот этого: заботиться и оберегать, но, честно - одно дело оберегать кого-то, кто росточком примерно не выше самого Джареда на полторы головы, кто смеётся любой шутке, позволяет таскать себя на руках и ставить на плечи, рассказывает о том, какой Джаред потрясающий шахматист - и всё это звучит весело. Легко. Хотя бы звучит, хрен их знает, как там на самом-то деле было, если всё закончилось ничем. А другое - это когда Падалеки начинает компенсировать то ли свой рост, то ли свою неспособность быть одному, то ли гиперразвитое чувство дружбы. Надо бы у Чада, что ли, спросить насчёт этого самого, дружбы и её гипертрофии. Как Мюррей выжил там, где Дженсену пришлось вырабатывать спешно Новую Тактику? И, что самое отвратительное - толку от неё, как от всех салатов, что он съел в течение последнего месяца: мерзкое чувство звериного голода. И по Джареду, который заботится и любит спорить - тоже.
- Твоя сцена следующая, - сказал откуда-то сверху голос Джареда.
Эклз открыл глаза - надо же, вырубился и не заметил: Падалеки стоял рядом, высокий и мрачный. Но не Сэм, с Сэмом Дженсен был знаком неплохо и точно мог сказать, когда был Джаред, а когда Сэм.
- Уже?- он растёр пальцами замерзшее лицо, проморгался, отгоняя сон и какую-ту тяжесть муторную. Наверное, всё дело в дожде.
- Нет, позже чуть-чуть. Нам потом ещё раз придётся кое-что повторить, вчерашнее, - "осчастливил" Джаред.
- Господи, нас прокляли этим проектом!
Он потянулся до хруста в суставах - ещё повторить, ещё дубль, ещё, Дженсен, ну, ещё. Давай. Сел и почувствовал сразу: спине почти капитальный финиш - застыла, как панцирь краба.
- Ох ты, чёрт тебя дери...
- Спина? - сразу догадался Джаред. Он сел тут же, рядом, почти касаясь коленями. Достал откуда-то из-за спины и протянул высокий стакан - кофе.
- Держи. И будь готов: сейчас позовут.
Эклз благодарно что-то хмыкнул - как-то неловко вдруг всё получилось, этот кофе и эта забота, после того, что было в столовой. Он пил маленькими глотками, растягивая удовольствие: тёплое в ладонях и тёплое по горлу и вниз. Джаред, сгорбившись, умещаясь как-то удивительно компактно на всём этом инвентаре, смотрел в сторону и молчал. И был Джаредом более, чем когда ещё. Не Сэмом, несмотря на молчание и неподвижность. С Сэмом он обращался так: договаривался и общался, даже - Дженсен подозревал - иногда советовался по какому-нибудь вопросу. Считал его умным парнем, но выбрал бы Дина, как говорил много раз сам. Сейчас, в полутёмном павильоне рядом сидел Джаред Падалеки. А Дженсен почему-то думал о всяких пустяках и, например, совсем не о Дине Винчестера, как стоило бы.
С Дином Дженсен обращался по-своему: приходил и снимал, как куртку, вешал в шкаф и старался не вспоминать до следующих съёмок. Джаред не боялся говорить о тёмном Сэме и как это круто - ну, может, он так утешал немного того за предпочтение, отданное Дину. Может быть. А Дженсен не любил говорить о Дине: что о нём говорить? А ещё он частенько думал, что Джаред с удовольствием бы усыновил и Дина, и Сэма, чтобы заботиться о них. Как заботился обо всех, кто был рядом, кто рядом жил, дышал и просто... Просто - о тех, кто рядом.
- Спасибо, - искренне сказал он Джареду. Подумал и хлопнул по джаредовскому колену, острому и твёрдому под джинсой. - Ты меня спас.
Они встали одновременно. Сейчас это снова будет так - Сэм и Дин Винчестеры.
Дженсен хотел почему-то сказать - добавить от себя, как сильно загорелось сейчас: мне жаль, что Сэму не позволят, он был бы классным, ну, ты понимаешь, да?
- Да ничего, - ответил Джаред. - Мы же...
И тут что-то грохнуло где-то - то ли осветители зазевались, то ли ванкуверский бог проснулся и решил встряхнуть хорошенько эту пластиково-счастливую обитель дешёвых съёмочных площадок. Но грохнуло сильно. И наступила темнота.

- Дорогой мой. Душа моя. Люблю - шептал Джаред, водя ладонью, чуть, еле-еле касаясь. Дженсен слушал всё это - глупые слова, глупые-глупые и приторные - и понимал, словно кто-то написал ему на стене напротив - там где постер из Смоллвиля (подарок Тома) - или же проорал в ухо: он не знает ничего, он глупый, тёплый и озабоченный пацан, не трахавший никого, кроме девчонок.
Люблю. Тебя. Дорогой мой, - это идёт по кругу, и Джаред не стеснялся, он смотрел и даже не ждал ничего - открываясь весь, доверяя тому Дженсену, который сейчас напротив, в одном полотенце вокруг бёдер, с мокрыми волосами - по шее и лицу стекала вода, и Джареду оставалось только слизывать тёплые, солоноватые капли, а те, что с затылка и по спине - между лопаток и к самой пояснице - впитывались в ткань. Кожа горела, и он наверное, сейчас был красный, пунцовый - вот она публичность, блядь
А как же? Библия...
- Дорогой мой, - отчаянно и как-то звеняще-высоким голосом выговорил Джаред.
Его прямо заклинило после того, что они оба увидели - когда вырубился свет и всё исчезло. Да, наверное, так и есть: Джареда заклинило, как тот рубильник (Боб потом объяснял и тряс перебинтованной рукой: производственная травма). И съёмки отодвинулись - к чёрту, назавтра, ещё непонятно куда. И у Сэма - настоящего Сэма - были самые настоящие крылья. Пусть совсем маленькие, но были. И был Джаред, который тут же оттолкнул Джесена, снова открывая не ту, неправильную дверь - её первым Дженсен открыл - чтобы уйти.
- Дженсен...
- На хер, - он подумал так и сказал так, тут же сгребая Падалеки - Джея, Джареда, Джей Ти, который тёплый, такой же промокший до нитки (всё этот дождь) и чертовски податливый, если его обхватить достаточно быстро, пока он не сообразил, что к чему:
- Ты ведь ничего не знаешь. - горячо шептал Эклз, горячо-горячо, только не спугнуть сейчас, только бы не упустить.
- Джен... сен. - слова рвались на лохмотья, а Джаред ответил весь, прикусывая нижнюю губу, краснея и не отрывая взгляд.
- Кончай свой чёртов гипноз! - рыкнул Дженсен, они перекатились, не расцепляясь, так что Джаред оказался снизу.
Так-то лучше. И тот сразу же толкнулся в ответ, чтобы перевернуть и - вот ведь, стервец - быть сверху!
- Ты же не знаешь... - задыхаясь от возбуждения, перехватывающего горло, - ты же ни хера не знаешь...
Джаред только водил руками, скользил влажными ладонями - широкими, покрывающими столько кожи сразу и целиком - и коленом пытался развести ноги Дженсена.
- Придурок. Ладно, Джей, ладно... подожди...
Дженсену осталось одно: он поддался и широко раскинул ноги, допуская - давай, чёрт с тобой, давай же! И обхватил ладонями - такими же влажными, мокрыми от пота и дождя, а пальцы подрагивают - лицо Джареда, заставляя смотреть в глаза.
- Слушай меня.. - и говорить было чертовски трудно, очень трудно, труднее, чем оставаться под водой, когда держишь в руках пацана, труднее, чем изображать панику клаустрофобии, труднее всего. - Слушай.
Джаред обмяк и лёг, накрывая всем телом сразу - горячий, потный, тяжёлый, Дженсен сдержал себя, чтобы не толкнуться вверх, когда его член оказался прижатыми к такому же возбуждённому, влажному члену Джареда. Ох, чёрт тебя дери, гадёныш и провокатор. Он здорово пожалел о полотенце, валяющемся сейчас где-то у изножья кровати.
- Подожди и послушай, Джей.
Тот кивнул - глаза огромные, зрачки затопили всю радужку - чертов потемневший Сэм! Чёртов щенок Джаред! Если он ещё раз дёрнется вот так - я кончу, я просто позорно кончу, как малолетка в свой первый раз. Он опустил одну руку, чтобы придержать себя, но Джаред понял и опередил, скользнув ладонью, чуть приподнявшись, но не собираясь отпускать свою добычу. Пальцы горячие и в твёрдых мозолях на подушечках и фалангах - после железа - обхватили легко член у основания. Сжали бережно.
- Слушаю - свистяще прошептал Джаред, утыкаясь лицом в шею, успокаивая дыхание. - Я слушаю... тебя.
Дженсен вдохнул глубже, собираясь с мыслями, но всё, как вода - растекалось. Оставались - Джаред на нём, обхвативший член у самого корня, удерживающий его на конце, на самом острие, если отпустит и пальцем проведёт - просто даже если пальцем проведёт вдоль венки - всё. Дженсен приподнялся на локтях, сталкивая Джареда чуть ниже.
- Давай, давай же, Джей, ничего. Тихо. Сейчас.
Он и не думал отпускать, как напугался Джаред, только сел - за спиной твёрдая спинка кровати, обивка царапала кожу, а Джаред между ног, сидел и держал, держит, бля.. Дженсен хотел сказать: ты не знаешь ничего, что же ты лезешь, а, дурак, что ты вот так лезешь, не спрашивая? Даже если это я.
Но тут увидел: у Джареда часто-часто билось тонкое и голубое на виске, и ползла капля по смуглой, золотистой коже, вниз, по щеке, и брови... Эти его брови были сейчас не этим его чёртовым домиком, а сведены к переносью. Джаред смотрел - глаза влажные, рот яркий, губы искусаны - вот так они впились друг в друга там, у самой двери, когда только-только за спиной осталась чужая комната и те двое, которые один в один - они оба, но другие. А у высокого и без майки - на спине были два бугорка, между лопаток. И тот, что так похож на Дженсена и не похож совсем, целовал воспалённую, вспухшую кожу. Гладил. А дальше Джаред толкнул Дженсена - вон отсюда, обратно! - и быстро закрыл не ту дверь, дверь-ошибку...
Джаред держал его, сдерживался сам и говорил одними губами, вот совершенно беззвучно, словно весь воздух закончился раз и навсегда. Телепат хренов:
- Такой красивый... Ты, Дженсен. Такой охуительно... - не сводя широко раскрытых глаз, не убирая руку, не смахивая пот, шептал пересохшими, искусанными губами: - Такой... Душа моя. Дженсен...
И Дженсен никогда не сказал бы точно, что срубило его тогда, как будто выключатель опустили - и света в очередной раз за этот вечер не стало, только голос Джареда, бестолкового, защищающего его всегда и везде, такого неуклюжего и такого горячего, сильного, жёсткого и мягкого одновременно. Самого настоящего - в этом пластиковом городе.
Душа моя. Дженсен.
А ну пошло бы всё это. И он не помнил - просто как будто закрыл глаза, хотя тогда смотрел-смотрел вовсю - как раскрывал себя, как направлял Джареда, обхватив его пальцы своими, а под ними, в двойной хватке - член, что уже истёк весь, что - блядь, Джаред, какого ты так долго этого ждал? - устал ждать. Почему ты не сказал сразу, почему разрешил мне валять дурака со всеми этими соглашусь-не соглашусь?
И как это было, когда они снова перевернулись - Дженсен их перевернул - и он был на Джареде, а тот только всхлипывал и откидывался назад, и не мог сразу понять, как надо двигаться, если кто-то одновременно и сверху, и под. И как потом - когда они были стиснуты друг другом, руками друг друга, Джаред шептал ему в висок, слизывая соль, оставшуюся после того, как пот высох: Душа моя. Дженсен. И говорил это, его имя, говорил и не мог, кажется, насытиться. И оберегал его даже во сне, не расцепляя рук, хотя Дженсен всё-таки чертовски тяжёлый, чтобы всю ночь держать его голову на своей руке.

Руби появилась ближе к утру, сделала шаг-другой-третий от двери. И застыла перед пустой кроватью. На второй, которая справа от окна, спал Дин, спал Сэм, и спали невыросшие, только-только двумя холмиками пробивающиеся крылья антихриста между широких лопаток Сэма Винчестера. Дин ладонью прикрывал припухшую кожу, заслоняя ото всех, кто мог увидеть - даже ночью, даже когда никого и быть-то не может. Только если призраки или туман, ползущий от земли и подглядывающий в окна на первом этаже - выше всё равно не подняться.
Дождь закончился часа четыре назад, небо чистое и звездное, и всё оно здесь, внизу - в каждой луже и каждой лужице, в каждой влажно дрожащей росинке. Такое же глазастое и свеже-отмытое. Завтра будет ясно и будет парить здорово. А сейчас хорошо и пройтись. Руби откинула длинные, тяжёлые волосы за уши, чтобы не мешали. Улыбнулась чему-то. Хорошо вот так, свободно и просто, абсолютно не по делу, а просто - гулять по пустым улицам.
Не под дождём.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.