Гиперборея

Под пальцами выходило что-то странное: точки и круги, запятые, зигзаги и волны.
- Отойди от окна.
- Пап...
- Сэм, отойди, я сказал.
Напоследок, оттягивая неизбежное хотя бы на самое чуть-чуть, он прижался лбом и носом к обмороженному, толстой коркой льда покрытому стеклу - холод стукнул в кость и забился куда-то под самые зубы, мёртвый, обжигающий, как укол новокаина. А подо лбом, где соприкасались кожа и лёд, уже потекло вниз по стеклу - мутная вода, капля-капля-струйка. Оттаивало, побеждаемое горячей кожей и теплым дыханием.
Сэм сжал зубы, пытаясь одолеть упрямо этот чёртов холод - я выдержу - но тут на его плечо легла широкая и крепкая ладонь. Он догадался, не оборачиваясь: Джон.
- Сэм, слезай отсюда.
Голос отца был выхолощенный, как после долгих-долгих переездов, когда они гнали сквозь ночь и день, убегая куда-то или от кого-то, а Дин сидел рядом, колнями упираясь в стенку переднего сиденья, говорил "да не бери в голову чушь, Сэмми" и делился заначенным эмэмдемсом или жвачкой. Было правильным, как думал Сэм, сопротивляться отцу - сильному, тёмному, с тяжелым взглядом. Было необходимо, полагал он, думать самому и не особо-то прислушиваться ко всяким коротким "помалкивай", "делай своё дело", "сходи-ка за вещами лучше". Он вздохнул и сильнее, теснее прижался к уже нагретому и мокрому стеклу - неправильный круг там, где был лоб, а за окном - белое безумие, снег, ветер и всё вперемешку. Невозможно не подчиниться, даже против себя и своих мыслей, когда у отца такой голос и такая усталая поступь.
- Я сейчас, - тихо сказал он, сдаваясь давлению руки на правом плече.
Джон легко провел по его волосам, взъерошивая лохматую макушку, и вышел из комнаты
Что-то крутанулось веретеном у самого стекла - белое, кипельно-белое, сверкающее. Сэм прижался ладонями к стеклу, впечатываясь туда, желая разглядеть, и охнул громко, отпрянув назад от окна.
- Эй, что там?
Он опирался замерзшими руками в узкий подоконник и стоял, как и раньше, до этого - коленями на придвинутом к самому окну стуле. Только глаза закрыл.
- Сэм, чего ойкаешь?
Это был брат, торчал справа и выспрашивал, потому что мнил себя отцом или мамочкой - что точнее, непонятно. Странно, но раньше это так не раздражало, как сейчас. Холодное и острое, торчит в самом сердце, режет-режет-режет. Сэм только губы сжал, перебарывая детское желание заплакать: не достать это самое, что резало сейчас внутри, а Дин был рядом и всё спрашивал, даже тряс за плечо "что, Сэмми, ты чего?" Не понимал, тупил совершенно: Сэму не это сейчас надо, надо - достать, пока не ушло глубже... Не спрашивать, а достать!
- Да ничего! - сказал он, сжимая пальцы сильнее на ребре подоконника, - просто так.
- Уверен?
В голосе брата ясно угадывалось недоверие, и руку с плеча он так и не убрал, только разве теперь не стискивал, а просто еле касался. Сэм открыл один глаз - осторожно, чтобы проверить: ничего, вот окно, вот отметины от его лба носа, рук и даже губ - как он дышал. Затем открыл второй, переставая жмуриться, и повернулся к замершему рядом Дину. Чёрт!
- Да уверен я, - раздраженно ответил он, - всё нормально.
Дин переступил неловко с ноги на ногу, замер - все-таки терялся он очень легко, особенно если что-то было неожиданное и стремительно неправильное. Сэм видел: неправильное. Понимал: слишком быстро для брата. Тот и руки не успел убрать, и улыбался по инерции, продолжал пока ещё свою всегдашнюю улыбку. И медленно опадал, отдалялся, словно бы терялся - как в снежном буруне за окном. В глазах, под веками, появилась резь, и стало плевать на Дина и его привычку не успевать схватывать.
- Отвали, - резко сказал Сэм, стряхивая теплую руку брата с плеча. - Мне ничего не надо.
Острое ушло вглубь и вонзилось куда-то не пойми куда, саднило, болело, бесило. Мешало смотреть ясно.

Четыре года он видел все странно - как будто подглядывал в маленькую прогалину, сквозь толстенный мутный лёд. Всё расплывалось, все было как размытые краски. Он дышал, жил, хватал эту самую жизнь в пригоршни, жадно, неутомимо. Он гордился: я сделал это, смог. Перешагнул и отважился закрыть дверь, с другой стороны, Дин. Брат поднимал удивленно брови: ты это мне? Кривил свой девчоночий рот и чуть не смеялся в полный голос. Сэм отпивал глоток черного кофе, давился его терпкой горечью, но продолжал пить из принципа. Дин снова скептично лыбился - одними губами, его глаза выдавали другое: не верю, Сэмми.
Жизнь гремела, текла, окружала со всех сторон - и этого было, пожалуй, даже слишком. По крайней мере для Сэма - человека, привыкшего к заднему сиденью Импалы и того, что эта моя половина кровати, а ты тащи свою подушку, потому что делиться не собираюсь. Оказалось, аппетит был размером с Юпитер, а желудок - с Луну. Такая вышла несостыковка.
В груди резало и пилило, глаза обманывали, мысли цеплялись за все и пропускали самое нужное - он был выброшен, он был не нужен, как только, ликуя душой, закрыл дверь двухкомнатного номера с другой - уличной - стороны.
Дин тер пальцем подбородок и смотрел - это было даже больнее, чем неспособность жить нормально, спрятаться за этой нормальностью, натянуть её на себя второй кожей. Джессика будила его по ночам и гладила по влажной от пота груди, раздражая тем, что это было неправильное движение - Дин вот никогда не гладил, он держал за руку неподвижно и горячо или быстро, жёстко растирал кисти.
Всё было неправильно - как большое кривое зеркало.

Они кочевали за холодом. Шли следом, вели свою охоту.
- Дерьмо, - тоскливо сказал Дин, увязая в сугробе по колено.
Провалился он глубоко, так что теперь судьба ему мотаться в мокрых джинсах ещё целую уйму времени. Сэм остановился, раздумывая, как быть.
- Ты бы поаккуратнее, что ли.
Дин увяз крепко: снег был слежавшийся, плотный и хрустящий наст - льдистая, колючая корка - и липкий после недавней оттепели, тяжёлый, влажный под настом.
Пока Сэм размышлял, брат порядком успел рассердиться - никак не получалось вернуться на узкую тропинку из снежного капкана.
- Эй, может, поможешь уже? - раздраженно поинтересовался он, высоко поднимая ноги, как цапля на болоте.
- Мне тебя на руки взять?
Дин закатил глаза, показывая, что утомлен бестолковым младшим братом сверх меры.
- Хотя бы руку дай, самаритянин!
Ковылять было долго - часа три, если повезет. У Дина джинсы по колено мокрые и уже покрывшиеся бахромой снежной мороси. Глаза покраснели, голос казался чуть ниже обычного.
- Грёбанный, мать его, холод, - ругался он сквозь зубы, стараясь теперь идти по следам Сэма. - Эй, Сэмми, одолжи-ка мне свои ноги, а то не дойду.
Сэм улыбался, щурился на далекое и мизерное, как чечевичное зернышко, солнце - он вмерзло в синее небо как раз над самым горизонтом, и вот туда-то они шли. За холодом и снегом. Строго на север.
- Иди за мной, брат.
- Боже, - ужаснулся сипло Дин и молчал дольше, чем можно было держать паузу (справлялся с кашлем, догадался Сэм), - ты никак цитируешь из классики.
- Неуч.
- Зануда.
- Безмозглый.
- Рыжая...
- Всё! - Сэм снова остановился и обернулся кругом, оказываясь лицом к лицу с братом, - или ты перестаёшь выпендриваться...
- Или? - прищурился тот, сжимая плотно губы.
Дело было неважнецкое: у Дина лицо шло пятнами - солнечные ожоги (снег так сильно отражал свет, что кожа обгорала запросто), мокрая чёлка, прилипшая ко лбу, эти его обледеневшие штаны и мутно-рассеянный взгляд, который ему не удавалось скрыть своим маневром с прищуром. Судя по всему, его уже лихорадило, начинало поколачивать - температура шла на подъем вверх, и Дину все казалось малость нереальным, цветным и забавным до одури.
- Мы идём, Дин, - твердо сказал Сэм, обхватывая ладонь брата, вцепляясь крепко.
Они шли ещё ровно два часа, быстро, проламывая хрупкий наст и погрязая в липкой снежной каше. Тени удлинялись, синели, наливались темнотой, и шла за ними ночь, дыша ледяным ветром от самого сердца севера.
Невзирая на всю ругань, на спотычки и попытки развести на балаганный спор, Сэм не выпустил руки брата, таща его за собой.

Где-то под тремя одеялами спрятался Дин - теперь и не видно совсем. Пропал человек, потный и заговаривающийся, несущий всякий бред про "Сэмми, ты такой идиооот" и "только попробуй ещё раз взять ключи" и "разреши мне, ну разочек, Сэм" - пропал, сгинул, закопался. Точнее: был закопан своим родным братом.
- Спи, - кратко зарезюмировал собственные труды Сэм, набрасывая сверху последнее найденное одеяло.
Откуда-то изнутри - утробно и невнятно - раздалось довольное диновское "ууммм". Сэм прислушался, замирая весь - как всегда, если Дин говорил что-то вот просто так, небрежно. Похоже, что это значило "Сэм", но твёрдой уверенности как бы и не было. Ладно. Он вздохнул, ещё раз осмотрел результат собственных трудов - мокрые диновы штаны валялись у порога, где Дин все-таки был вынужден с ними расстаться (Сэм настоял и помог весьма существенно), ботинки заняли позицию чуть ближе к креслу, куртка, рубашка и шапка кучей хлама грудились у самой кровати.
Хорошо-то как.
Сэм устало подвигал плечами, стараясь размять ноющую меж лопаток спину и одеревеневшую шею - остаток пути он практически тащил Дина на себе - а теперь оставалось самое главное.

Дин спал. Сладко сопел, подсвистывая заложеным носом, под всеми тремя одеялами. Нож он все-таки успел вовремя засунуть под подушку, правда, вот немного промахнулся с тем, что подушка это была сэмова.
Солнце за дымным, тёмным горизонтом тоже давным-давно грезило о своем, вечно-летнем, исходя знойным жаром и переливаясь в ожидании нового дня.
Холод. Ледяной холод севера - который был под боком, скалился и ждал, караулил: кого бы схватить.
Но вот раздался скрип и странное елозенье по всему мирно спящему часовому поясу - словно вырывали что-то, цепляющееся, вросшее крепкими корнями в землю до самого огненного ядра. И оно поддавалось, устало, лениво, нехотя, страдальчески постанывая - оно шло, подчиняясь чужой неимоверной силе. Оно сдвигалось и перестраивало все заново.

Сэм учился долго после того случая с окном: смотреть заново на Дина, видеть его таким и немного другим, сшивал двух братьев, старого и нового. Резь под веками, неровное, странное видение - все это было больно и неправильно. Но четыре года! Нет, только не так, что угодно и как угодно, только не теряться больше на годы, которые были ужасны и больны.
Он нашел выход - смотреть немного поверх Дина, чтобы получалось видеть его как бы с периферии, а если пытаться прямо, то можно и ослепнуть запросто, глаза просто не выдержат.
В краю снега и света, когда они шли вперед, и наст пытался продрать одежду, добраться до кожи, плоти и костей, Дин был весь, как этот край - сияющий и ослепительный.
Сэм остановился передохнуть. Присел на выпиленную кем-то деревянную чурку, смахнул едкий пот со лба и попытался выпрямиться. Спина, конечно, была здорово сорвана, и следующие пару-тройку дней придётся спать исключительно на животе, и дышать - тоже животом, оберегая измученные ребра.
Он посмотрел на свои руки - широкие, цепкие ладони, крепкие, как были у отца. Все в мозолях. Почесал зудящую от пота шею и снова схватил широкую, гладкую дугу, планируя тащить её следующие пять миль без передышки.
Такая вот штука - снегопад, когда метет-метет за окнами, прячет от любопытных глаз свои секреты, а затем бац - и позволяет тебе увидеть такое, что никто понять не в силах: весь мир и пару коньков впридачу.
Только зачем ему всё это было надо, если он не мог смотреть на Дина, своего брата? Хороший вопрос, хорошее время, чтобы ответить на этот вопрос - четыре года порознь.
Дыхание давно сбилось, спина вот-вот треснет, как дерево под тесаком. Он упрямо шел вперед, вцепившись в дугу, намереваясь успеть до рассвета и того момента, как Дин может проснуться.
...Мир, например, Сэму был по барабану - совсем. Как и коньки. А вот Дин и его лютая нелюбовь и полная неприспособленность к холоду - это гораздо важнее. Теперь вот он перетаскивал параллели, мечтая чуть-чуть, совсем немного сплюсовать погоду. Идти им с Дином ещё довольно прилично и все на север, к всполохам у самых закраин неба, к белым ночам и короткой траве. Так пусть будет немного теплее. Ладно?
Дин спал. Солнце спало. Спали северные олени. Сияние сыпалось зигзагами над самым заполярьем. Сэм Винчестер тащил параллель, и погода уже менялась.
Теплело медленно, но совершенно точно - чтобы к утру окна оттаяли.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.