То, что нас не убивает

Ему приходится вернуться на поляну. А дальше случается настоящее чудо: ключи от Импалы обнаруживаются через пару минут, зацепившиеся за сломанную ветку, поблескивающие в свете фонарика. От одной мысли, что – при плохих раскладах - ему пришлось бы коротить провода для того, чтобы завестись, Сэма еще и мутит, хотя хуже уже некуда, кажется.
Он подхватывает ключи и несется обратно на дорогу, это совсем недалеко, минут пять-семь бегом, и кровь тюкает в висках, отмеряя время. Бегом получается быстро и просто.
Совсем не так, когда тащишь на себе отца, а потом Дина. Дина он волок вторым, потому что Джон тяжелее, и Сэму показалось, что сил на него может не хватить.
Он уже пообещал себе отжимания и всё такое прочее два, нет, три раза в день? Пообещает еще. И еще.
Импала, умница, заводится сразу, но Сэм слишком резко давит на газ, и Дин, качнувшись, падает на него.
Надо было запихнуть его на заднее сиденье, к отцу. Или хотя бы пристегнуть.
Что он за идиот, о господи.
Но кто же знал, что так получится?

Дин приходит в себя за пару миль до больницы. Нет, никаких «где я?» и «что с отцом?», он просто громко, со стоном, выдыхает, и Сэм готов заплакать от облегчения. Ну, хоть с одним всё более-менее.
Он барабанит в застекленную дверь, потом находит кнопку звонка, потом долго шарит в бардачке в поисках страховки, а отца уже увезли туда, внутрь, в холодный ровный свет коридора, там всё сине-бело-голубое, поэтому кровь на шее и на одежде Джона выглядит особенно ярко, в лесу, в темноте, было не так страшно.
Дин сиплым шепотом шлет его на хрен, велит ехать в мотель и опять отключается.
Сэм понимает, чувствует, что с ним всё лучше и проще, чем с отцом, а если сдать в больницу второго – пусть страховка позволяет – геморроя с полицией будет в два раза больше.
Он привык доверять Дину, они никогда не шутят со здоровьем, поэтому Сэм разворачивается и едет в мотель. Выволакивает Дина из машины, точнее – подталкивает вбок, выходит, открывает дверь, и Дин валится ему под ноги, медленно и тяжело, так, что Сэм успевает подхватить его и приподнять, хотя руки готовы выломаться из плеч.
- Давай, Дин, давай, ну тут всего ничего осталось.
Тот вроде бы соображает, пытается распрямиться, замирает на мгновение, и его выворачивает. На себя, на Сэма; Дин блюет желчью, его трясет, потом опять рвет, и он совершенно неподъемно обмякает.
До двери номера – десять шагов – они добираются вечность.
Сэм даже не может положить его на кровать, такого грязного. Приходится стащить одно из одеял на пол и раздеть Дина там. Узлы шнурков на ботинках скользят и затягиваются, джинсы и рубашка заляпаны вусмерть, но самое главное – Сэм не может понять, что с Дином происходит. Это непохоже на сотрясение мозга, как бы ему сейчас сотрясения ни хотелось. Какое-то мощное отравление, кажется.
Он раздевается, чтобы, в свою очередь, не испачкать Дина, перетаскивает его на следующее, чистое одеяло. Теперь, когда они раздеты до трусов, можно заняться осмотром.
Ничего. Нигде ничего, по крайней мере, Сэм не видит. По сравнению с отцом Дин целехонек, как только что сошедший с конвейера автомобиль.
Спереди никаких ран, ссадин и следов чего бы то ни было. Сэм оттягивает резинку боксеров и заглядывает туда тоже. Чисто.
Надо перевернуть его на живот и осмотреть спину, но перед этим – хоть пара минут передышки.
Сэму стыдно за эти пару минут, пока он жадно выхлебывает ледяную, из холодильника, колу, пьет и никак не может остановиться, так что пузырьки начинают шипеть в носу.
Поехали дальше. Спина чистая, плечи, бока, ноги – тоже, и он чуть не пропускает её, незаметную, маленькую ранку на шее, у корней волос, похожую на укус осы.
Наверное, эта тварь впрыскивает яд.
С таким они еще не сталкивались.
Сэм оглядывается. Развешанные по стенам отцовские записи о Черной вдове, данные о пропавших в этом гребаном Олбани, штат Огайо, за последние годы, фотографии, изображения и ни одной – это Сэм помнит точно – ни одной параллели с одноименным пауком.
Женщина в темном бесформенном балахоне, огромные глаза, длинные острые ногти, ранения отца объяснимы, но про яд нигде ничего не сказано. Почему она точно так же не порвала Дина? Хотела отравить и утащить к себе? Теперь и не узнаешь – тварь они все-таки сожгли, наверное, это Дин успел, перед тем как отрубиться.
Какого хрена они оставили Сэма в машине? Нет, хорошо, что оставили, иначе кто бы их вытащил?
Интоксикация лечится молоком. Ну, для начала. Молоко есть, как ни странно, осталось от сэмовских завтраков с хлопьями, но влить что-то в Дина прямо сейчас – невозможно.
Сэму хватает сил только на то, чтобы затащить его на кровать и укрыть последним одеялом.
Потом он снимает со стен бумаги Джона. Не хватало еще, чтобы полиция обнаружила всю эту красоту. А теперь надо хоть как-то выдохнуть и попытаться поспать. Потому что завтра начнется то еще веселье.
Но спит Сэм примерно полчаса. Его накрывает дикий, до озноба и стучащих зубов, отходняк.
Ему пятнадцать, и он боится остаться один.
Он не знает, что с отцом. Он может только предполагать, что с Дином. Дин лежит рядом и дышит хрипло, с каким-то странным бульканьем, словно там, в нем, пузырится яд.
Сэм, оказывается, не готов. Нет, он мог вытащить их обоих и довезти. Он может делать что-то, но думать – вот сейчас – не может. Ему страшно так, как никогда в жизни не было.
Страшно и холодно.
Он колеблется всего пару минут, а потом все-таки забирается в кровать Дина. Под одеяло. К нему. Дин горячий, это плохо, но это же и здорово, потому что он… живой.
Мысли корявые, как ветки старого дерева, дурацкие, панические, хорошо, что никто про них не узнает.
А рядом с Дином спокойно. Тепло и спокойно, и если с детства знаешь, что вот так, рядом с ним, ничего плохого не случится, то и не случится. Точно.
Сэм подтягивается повыше, устраиваясь поудобнее, он сам уложил Дина на бок, на случай нового приступа рвоты, и сейчас от Дина пахнет нездорово-сладко, потом и желчью, Сэм не стал его мыть, просто протер полотенцем. Но ему нравится. Всё нравится.
Он почти утыкается носом Дину в затылок, а ранка – красная точка – оказывается прямо под губами, наверное, если бы Сэм заметил её сразу, в лесу, можно было попробовать высосать яд, хотя бы попытаться.
- Всё равно никто не узнает, - повторяет он про себя и прижимается губами к затылку Дина, короткий жесткий ежик щекочет нос, где-то ниже и правее пульсирует артерия, и Сэм приноравливается к ритму диновской крови.
Вдох-выдох, вдох-выдох, ровно-ровно. Вдох-выдох-вдох.

В следующий раз он просыпается только под утро. За окном – серо-розовый рассвет, Дин дышит почти без хрипов, и даже повернулся. Точнее, не повернулся, а откинулся на спину, прижав Сэма к кровати. По-хорошему, надо выползти из-под него, встать, попробовать разбудить и напоить молоком, но Сэм лежит, не шелохнувшись. Еще одно движение – и блядь. Блядь, - Сэм никогда не ругается, но сейчас другого слова не подобрать, - блядь, он кончит.
И сдохнет на месте. От стыда. Дин, с его дурацкими шутками про девчонку и рыжую сучку, прав, оказывается. Как и почему это получилось, Сэм не знает, но у него пересыхает в горле и внизу, в паху, тоже, кажется, все пересыхает – от тяжелого теплого тела сверху, от твердой задницы, к которой сейчас прижимается его член, от того, что Дин на нем, как будто они…
О, блядь, это самое «на нём» становится последней каплей, точнее, первой каплей, Сэм толкается бедрами вверх, ему даже не мешают трусы – ни его, ни диновские; как будто между ними ничего нет, слишком много голой кожи вокруг, всего слишком много, и он стонет, кончая – глупо и жалко.
А потом сбегает в душ, даже не перевернув Дина обратно на бок.

Весь день он честно не думает о произошедшем. Точнее, если бы мог – думал, но времени нет.
Сначала он очищает карманы диновской куртки, потом находит еще пятьдесят долларов в Импале - ему нужны деньги. В долбаном мотеле нет ни таза, ни ведра, Дина рвет, а полотенца кончились, и всю эту кучу грязного, вонючего, липкого шмотья надо отнести в прачечную. Таз Сэм тащит из ближайшего магазина, абсолютный идиот с голубой пластмассовой посудиной.
До больницы он добирается на Импале, предварительно разгрузив багажник. На всякий случай, не стоит появляться рядом с полицией без прав и на машине, доверху набитой оружием.
Джон Макгрегор – дурацкая фамилия, указанная в страховке – спит, состояние тяжелое, но стабильное. Ему разрешают зайти в палату и посмотреть на отца, и это, как ни странно, придает уверенности. Сейчас Сэм отвечает за них, и ему нельзя провалить дело.
Поэтому показания, которые он дает двум помощникам шерифа прямо в больничном коридоре, получаются очень… естественными. Да, мы ехали… нет, не в Олбани, в Блумингтон, Индиана, отцу там предложили работу. Да, сэр, в автосервисе. Нет, сэр, я не знаю, в каком именно. Так получилось, сэр.
Ему не составляет никакого труда вызвать тот самый, ночной страх. Он так и должен выглядеть – напуганным, удивленным подростком, не понимающим, что происходит.
Да, сэр, просто остановились. И отец пошел ну… в туалет, вы понимаете, сэр, да?
А потом он услышал шум, шум и стон, и побежал. И… да, сэр, это было ужасно.

На самом деле – его позвал Дин. И это захлебывающееся, усталое и хриплое «Сэээм!» до сих пор играет у Сэма в ушах.

И да, сэр, он увидел только, что отец в крови, там было так много крови, сэр, и да, он вытащил его из леса. Нет, сэр, ему не показалось, что за ними следят. Там вокруг никого не было, сэр.

Уже не было.

Нет, сэр, он спал в машине. Да, у него есть наличные, он снимет номер. И позвонит родственникам. Уже позвонил. Двоюродный брат отца – пастор, дядя Джим, он уже выехал сюда.

Сэм не врал столько ни разу в жизни.

Да, конечно, сэр, я никуда не денусь. Да, сэр. Хорошо, сэр. Спасибо, сэр, я не молодец, это… это же нормально, да? Да, сэр.

Только в конце разговора ему приходит в голову, что Дин мог перевернуться на спину и захлебнуться, упасть с кровати и захлебнуться, просто умереть, пока он здесь.
Он стоит у палаты отца, прислушиваясь. Не к отцу - к улице. Хлопнула дверь машины, скрипнули тормоза на повороте при выезде с больничной парковки. Всё.
Сэм несется в мотель.

Дин – молодец. Кажется, он дожидался Сэма. Терпел. Сэм подсаживает его, чтобы влить еще одну пинту молока, но перехватывает судорогу в самом её начале, успевает увернуться и подставить таз.
Дин – потный и как-то сразу похудевший за одну только ночь. Веснушки выглядят совсем черными, такие отчетливые пятнышки на бледной коже, синяки под закрытыми глазами и неожиданно острый нос.
Только губы не изменились. Ну, сухие и обметанные, а в целом - как раньше. Сэм протирает ему рот салфеткой, а потом – зачем-то – проводит пальцем, ему хочется трогать Дина, сейчас, пока никто не видит. А Дин, наверное, не чувствует. У Дина мягкие губы, это так странно, на фоне всего. Дин – здоровый и сильный, куда сильнее Сэма, а губы… как у девчонок, наверное, откуда Сэму знать? Мягкие, короче.
Сэм гладит его, сухая кожа цепляется за подушечку, если бы Дин мог облизнуться, но он не может – и Сэм водит языком ему по нижней губе, потом по верхней, и это помогает лучше всех салфеток и всей воды. Всей воды мира.

Вечером ему опять становится страшно. Несмотря на то, что он – второй раз за день - вспомнил про пастора Джима и позвонил. Да, ему прилетело, и за дело – Джим прав, звонить надо было вчера ночью, сразу. Но он хотя бы скинул часть груза. И пусть никто не слышал про яд Черной вдовы, это – дело поправимое. Сэм представляет, как Джим висит на телефоне, обзванивая своих знакомых, наверняка у него много полезных, правильных знакомых, и им помогут. Обязательно помогут.
По крайней мере, с молоком он все сделал правильно. Джим посоветовал напоить Дина святой водой – «уж от этого хуже не будет, точно» - и Сэм находит в сумке отца две фляжки. В одной – виски, в другой, с выбитым крестом, чтобы и на ощупь можно было отличить, - святая вода.
- Давай, Дин, выпей.
Он повторяет эту фразу в сотый раз за день, наверное. И движения уже почти автоматические: приподнять Дина, подставить плечо сзади, чтобы он облокотился, приобнять и поднести к губам фляжку.
- Давай, Дин, выпей.
Может быть, Дин его слышит, или просто реагирует на льющуюся в рот жидкость, но Сэм отчетливо чувствует его судорожное движение, один глоток, второй.
- Молодец, Дин, молодец.

Есть еще кое-что помимо страха, тоже… страшное. Это странное ощущение, что ты сильнее. Ты сильнее своего старшего брата. Так же не было никогда. Но вот сейчас они меняются ролями, правда, Дин столько раз его лечил, а сам и не болел никогда, всякие раны и порезы не в счет, тут они почти равны.
Ответственность мешается с ощущением собственной власти так, что кружится голова.
Или это оттого, что Сэм – он пытается вспомнить, - он ел что-нибудь сегодня или нет?
Джим спрашивал его об этом, точнее, спросил: «Ты сам как?», и Сэм ответил: «Нормально», но ему действительно нормально – на фоне остальных.
В холодильнике находится позавчерашний сэндвич, он давится сухим холодным хлебом, потом просто выковыривает ветчину и огурцы, ок, завтра он поест нормально. Поест, и постирает, и съездит в больницу. А сейчас – внутри становится сладко, липко, пакостно-приятно – спать.
Дину не хуже, но и не лучше. И он горячий, еще горячее, чем вчера. Это – сухой, одуряющий жар, Сэм крутится рядом, а потом почему-то думает о том, что в туалет Дин не ходил. Никак, даже под себя. И куда тогда делось все это бесконечное молоко? Это жульничество, гребаное извращение, но он стаскивает с Дина трусы, лживо объясняя себе: «На всякий случай», и их в любом раскладе неплохо бы поменять.
Он никогда не разглядывал Дина. Они же не…
Неважно, вот теперь он смотрит. Дин осунулся везде, живот втянут, костяшки бедер торчат вверх, так жалобно, что Сэм опять думает, что всё очень плохо.
Очень плохо.
Очень жарко.
Он протирает Дина, чуть дотрагиваясь, не-дотрагиваясь, легко, кожа горячая даже через салфетку, и веснушки на плечах плавятся, растекаются. Сэм засыпает, так и не повернув его на бок, устраивается на руке и на груди, они сейчас оба костлявые и трутся друг об друга. Ну, можно он попредставляет, что они трутся оба? Так проще заснуть. И если Дину станет хуже, то вот здесь – ухом на выпирающей ключице, неудобно, но здорово, вот здесь он почувствует сразу.
Ведь сколько раз, когда Сэм простужался, Дин растирал его? Всеми дерьмовыми вонючими мазями, которые отец считает почему-то лучшим средством от всего, и после которых постель и белье несмываемо пахнут лекарствами?
А Дин сегодня пахнет молоком. Наверное, оно испаряется через кожу.
И тогда, во время болезней Сэма, он гладил его очень долго, успокаивая.
Слишком долго, да?
Сэм засыпает, удивляясь изворотливости собственного мозга. Он успел соорудить целую историю. Которой не было. Кажется, не было.

То, что утром с ним ничего не происходит, вроде бы приносит облегчение. Это был бред, галлюцинация, Сэм испугался, его переклинило, больше ничего. Он натягивает на Дина чистые трусы, перестилает простыни, звонит в больницу: отцу лучше, и Сэма пустят к нему во второй половине дня, после перевязки. Он даже доходит до ближайшей закусочной и набирает еды – с собой, потому что надо вернуться в мотель.
Как-то очень быстро всё это оказывается бытом. Повседневной реальностью. Или у Сэма такая защитная реакция? Никому не хуже, уже хорошо. Дин не такой горячий, как ночью. Может, кризис, как при воспалении легких, прошел? Температура выжигает яд? Сэм исправно поит его молоком, и сейчас его движения выверены и пусты. Ничего лишнего. Он ухаживает за братом, который заболел, вот и всё.
Собственно, это он и говорит Джиму. Джим звонит сказать, что способ вылечить Дина есть, и он примитивен как дважды два.
- Никогда не знаешь, куда вывернут эти Охоты, Сэм, - Джим смеется, - короче: перед тем, как дать ему молоко, плюнь.
- Что значит: плюнь?
- Плюнь в стакан, слюна смешается с молоком. Любая жидкость из здорового, не зараженного Черной вдовой организма, плюс молоко – это и есть противоядие. По крайней мере, так говорят. Тебя же она вообще не видела?
- Не видела. Это так просто?
- А ты не усложняй. Попробуй, Сэм, других вариантов все равно нет. А если к возвращению отца вы оба будете на ногах…
- Да, спасибо, я понял.
- Давай. И без глупостей, не нервничай. Слюна – подходит идеально. Ясно?
Сэму хочется ответить: «Так точно, сэр!» Он понял, понял, он - не идиот, любая жидкость. Любая. И все кончится, господи.
Он невежливо, думая о своем, жмет «отбой» на мобильнике.
Всё кончится.
Дин встанет, и всё опять будет, как обычно. Это здорово, здорово, что болезнь – а больны они оба, точно, - болезнь уйдет. И Сэм больше никогда…
Да. Больше никогда, потому что представить это всё с Дином, который на ногах и в здравом уме – невозможно.
Ему надо всего лишь налить стакан молока и плюнуть. Вот куда плюнуть – на дно или сверху? «Смешать, но не взбалтывать», как у Бонда? Какого черта он тянет?
Он ничего не сделал и не сказал.
Ок, Сэм – скотина, но он уступит болезни еще полчаса.
Он в первый раз за все это время говорит не «Давай, Дин», а «Дин, послушай». И садится на кровать, словно их может услышать кто-то посторонний.
- Ты… ты классный, Дин.
Блядь, так говорят все его девчонки, наверное.
- Ты… не просто крутой старший брат и всё такое.
Вооот, это уже лучше.
Сэм отлично пишет сочинения, эссе и даже дурацкие сценарии для школьных праздников, но сейчас все слова оказываются тупыми и плоскими. Твердыми, как камни. Застревающими между зубами. Неправильными. Что тут может быть правильного, а?

Он наклоняется, близко-близко. Нет, сначала засовывает под себя руки, чтобы… чтобы не трогать.
- Я испугался, Дин. Я не хочу, чтобы ты умирал. Ты никогда не умрешь, я этого не допущу.
Вот эта чушь соскальзывает с языка сама собой. Как будто бродила в Сэме годы, и теперь можно сказать. Какая смерть в диновские девятнадцать, откуда? Но он уверен в своих словах, это как заглянуть на много лет вперед. Вот же бред, они оба наорали бы на него – и отец, и Дин.
Ладно, жидкость - так жидкость.
Сэм чуть-чуть отодвигается, для надежности, чтобы не было даже соблазна прикоснуться, хотя опять хочется, хочется до мгновенно пересохшего рта, и расстегивает джинсы.
Нет, он так не сможет.
Он снимает только футболку, тянется, прижимается, голой грудью к Дину, опять к спине, и носом в шею, в плечо, сначала подтягивает ноги, потом выпрямляется, обнимает, просовывая свою руку под его, они сейчас как шнурки на ботинках – сплетаются и перекрещиваются. И если немного отодвинуть задницу, то между ними вполне поместится сэмовская рука.
Ладонью – по себе, тыльной стороной – по теплой и гладкой коже Дина. Хотя бы так.
Ему даже не надо закрывать глаза и что-то там представлять. Все внутри сжимается, а потом раскручивается, стремительной спиралью, вверх, к пальцам, от Сэма к Дину. У него измазана рука, на спине Дина – тяжелые, тянущиеся вниз, обратно к Сэму, капли.
Да, он кончает от того, что есть, хотя этого «есть» так мало, и больше никогда не будет.

Ладонь скользит по краю стакана, белесая сперма медленно стекает на дно, Сэм доливает молока, и - для надежности, что ли? – размешивает это более чем странное лекарство пальцем.
Может, ему тоже попробовать немного, чтобы прочухаться?
- Давай, Дин, выпей.
Дин глотает, и Сэма бросает в пот. Дин глотает. А у Сэма сейчас опять встанет, господи. Всё же кончилось.
- Всё кончилось, Дин.
Как будто сказанное вслух может на что-то повлиять.
- Все кончилось.
Сэм укладывает его на подушки, повыше. Джим не сказал, когда противоядие подействует, наверное, надо подождать.
Сэм и ждет, снова усевшись в ногах кровати. Спохватившись, надевает футболку. Потом встает, чтобы найти телефон. Чтобы попить. Чтобы съесть, наконец, сэндвич. Забивая простыми действиями все, что было позавчера и вчера.
Потом достает из рюкзака книгу. Книгу вообще, наугад, любую, он все равно не поймет, что читает сейчас.
Он так заморочен на борьбе с буквами, не желающими складываться в слова, со словами, не имеющими смысла, что пропускает момент, когда дыхание Дина выравнивается. Просто поднимает голову от страницы – а у Дина дрожат ресницы, словно он подглядывал за Сэмом и быстро закрыл глаза.
- Эй, - говорит Сэм, - эй?

***
Дин молчит. Больше нет обморочной дурноты, дурацкого ощущения собственного бессилия, и, господи, это такой кайф – когда ты можешь просто открыть глаза. Моргнуть и опять зажмуриться, потому что первое, что он видит, это – Сэм, уставившийся в книжку, мальчишеская худая шея в растянутом вороте футболки, торчащее из вихров покрасневшее ухо и рука, спокойно лежащая на простыне, рядом с мобильником.
Дин так хотел увидеть его всё это время.
И теперь не знает, что сказать.
Нет, дело не в «спасибо» или там в «ты - молодец».
Как только он произнесет хоть одно слово, всё изменится.
Он же сразу знал, что это не глюки, вызванные отравлением.
И что Сэм захочет еще. Через неделю, через месяц, а может, завтра.
И Дин. Дин тоже. Хочет.
Они просто доросли до этого.
А то, что не убило их, сделает их сильнее.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.