Возраст: трудности перехода

Автор: marina_rif

Пейринг: Дин/Сэм

Рейтинг: NC-17

Жанр: PWP

Дисклеймер: Все права на сериал "Сверхъестественное" принадлежат Эрику Крипке

Краткое содержание: Написан на винцестный кинк-фест по заявке 2.71: Сэм попадает под заклятье и вновь становится подростком.


Ведьма-подросток? Куда катится этот мир?!

Они все моложе, эти дуры с «Книгами теней», колдовскими мешочками, хрустальными шарами, волшебными травами, грязными заклятьями на крови и кишках животных, и одинаковыми предсказуемыми желаниями. Отомстить. Разбогатеть. Влюбить в себя капитана школьной сборной по рэгби.

Впрочем, в доме Никки Скотт Дина и Сэма ожидает сюрприз, особенно – Сэма. Никки Скотт вовсе не дура. Оказывается, это – дурак. Четырнадцатилетний прыщавый ведьмак закатывает невиданную истерику, пока его колдовское барахло горит на заднем дворе, а Сэм пытается урезонить его по своему обыкновению. Дин бы просто навалял мальцу пиздюлей, чтоб неповадно было.

– Ничто не стоит смерти другого человека, пойми! – распинается Сэм, удерживая пацана на месте одной рукой, пока Дин ссыпает в костер осколки хрустального шара и заходится кашлем от терпкого дыма, который поднимается до второго этажа, стоит швырнуть в огонь пучок ивовых прутьев, пропитанных какой-то красноватой дрянью.
– Вы! Вы! Мудаки! Вы не догоняете! Она мне обещала, она поклялась быть со мной! Достало, вы всегда! Одно и то же! Взрослые! Ты думаешь – ты умный?! Да вы не понимаете, что такое четырнадцать лет! Заебали, все заебали! Колледж гребаный, не пойду! Не трожь, это корень мандрагоры! Я у отца с карты пять штук снял, чтобы его купить! А-а-а-а-а-а!!!

Никки выворачивается, и у Сэма в руках остается его куртка. Сэм бросается за парнишкой, чтобы не дать ему сигануть в костер за своей ведьмовской отравой, но Никки успевает вытащить из заднего кармана стеклянную колбу. Сэм ловит лицом плеск темно-синей жижи, часть попадает ему в рот, и Дин кидается к брату.

– Сэм!
– Я в норме!

Сэм откашливается и брезгливо вытирает рот тыльной стороной ладони. Ладонь выглядит так, словно у Сэма в руке протекла шариковая ручка.

Мандрагора догорает в зелено-оранжевом пламени. Никки размазывает сопли над костром.

Они уезжают из штата с явным ощущением проваленного дела. Впрочем, капитана рэгбистов они спасли, его подружку-гимнасточку тоже. А по Никки плачет и рыдает «Мичиганский психологический фонд спасения молодежи».

Чтобы не сильно светить своими рожами перед хозяином мотеля, оформляться идет Дин, а Сэм колотит условным стуком в дверь примерно через полчаса, когда во всех комнатах, кроме ресепшена, гаснет свет.

Сэм нагружен сумками, он мнется на пороге и оглядывается на стоянку, где остался временно-их голубой ниссан восемьдесят первого года. Дин раздраженно дергает брата на себя за плечо – увидят же, блин!

От резкого движения Сэм спотыкается и почти вваливается в комнату, сгибаясь под тяжестью барахла.

– Ты чего? – хмурится Дин и замирает на долю секунды, шокированный зрелищем, а потом отступает на шаг и выдергивает из кармана флягу со святой водой.

Сэм сгружает сумки на пол, вытирает мокрое лицо и разъяренно пялится на Дина.

– Это ты чего?! Сдурел совсем? – орет он высоким, ломким голосом и осекается на полуслове.
– Соль сам попробуешь или помочь?
– Дин…

Дин кидает горсть соли в плохо стриженные, лохматые волосы брата. Тот отряхивается обиженно, как дворовый пес.

– Осталось серебро.
– Дин, что происходит? – Сэм слышит себя и в ужасе запечатывает рот ладонью.
– Не знаю, Сэмми… Сэм. Не знаю. Ты… о господи. Это ты? Это ты, да. Нет. На, держи нож.

Брат заторможено забирает у Дина серебряный нож, и вид хрупкого, тощего четырнадцатилетнего Сэма, который привычным движением закатывает не по размеру огромную рубашку и режет свое предплечье, заставляет сердце Дина скакнуть прямиком в горло, да там и остаться.

– Ты словил заклятье молодости, Сэмми, – обалдело выносит вердикт Дин, вытирая кровь с лезвия краем рубашки, и убирает нож за ремень, – Жижа Никки сработала.

Следующие полчаса он слушает непотребный подростковый срач по громкой связи. Мелкий ублюдок-ведьмак то бурно ликует, то материться, а Сэм через десять минут препирательств ничем от него не отличается. У него краснеют щеки от возмущения – Дин и забыл, как у Сэма это бывало. Уши тоже пылают, он теребит вихрастую челку, сдувает ее с глаз, подпускает металла в голос – юношеский, ломающийся, звонкий – но Никки Скотт только глумится и повторяет: «Вот теперь ты попляшешь, теперь ты поймешь, каково это!»

– Я ЗНАЮ, каково это, урод! Мне тридцать лет!

В устах щуплого, нескладного Сэмми это звучит пугающе и дико. В конце концов, Дин понимает, что должен вмешаться. В мозгу щелкает рубильник, активируются все базовые инстинкты, и шок от дурацкого превращения сменяется холодной яростью.

Дин забирает у Сэма телефон и очень тихо говорит в трубку:

– У тебя есть ровно тридцать секунд, чтобы снять заклятье с моего младшего брата или сказать, как это сделать. В противном случае я убью тебя, Никки Скотт. Чувак, тебе не сбежать. Ты понял, кто мы? Ты догадываешься, какой мучительной смертью ты умрешь, парень? Время пошло.

Мелкий ведьмак не может его видеть, но Дин демонстративно подносит к глазам циферблат часов, отслеживая секундную стрелку.

Сэм на кровати шмыгает носом и поднимает на Дина полный надежды взгляд огромных зелено-карих глаз.

И у Дина вышибает из легких весь воздух, и в груди становится так горячо, что хочется залить эту горячность ледяным пивом, водой, чем угодно, потому что он – не забыл. Оказывается – не забыл. Этот – такой – Сэм рвется из глубины памяти, воспоминания просачиваются сквозь щели в заколоченных ящиках, и Дин пошатывается, приплюснутый к полу оглушительным, жестким, запретным желанием.

Никки в трубку лепечет оправдания, он обещает не колдовать больше, обещает неделю, все выветрится само, а Сэм улыбается благодарно, и ямочки на его нежных щеках ровно такие же… ровно такие. Как тогда, как всегда.

Он маленький и невинный, и самая невозможная на свете сучка, он умнее всех, и круче всех, он знает латынь и историю лучше своих преподавателей, у него препоганый характер, и он говорит, восхищенно и благодарно глядя снизу вверх на своего старшего брата:

– Спасибо тебе, Дин. Неделю мы протянем, да? Как думаешь?
– Мне надо… мне в душ. Я… мне туда, – запинаясь, бормочет Дин и пятится в сторону ванной.

Сэм моргает, взмахивает пушистыми густыми ресницами, с изумлением наблюдая Диново бегство.

Дин не думает, когда выкручивает сильнейший напор воды, не думает, когда путается в одежде, стоя на полу босыми ногами, не думает, когда шагает под душ и до боли стискивает трясущиеся пальцы. Он терзает себя, жестко трахает свой кулак, с ужасом понимая, что вот сейчас, сейчас он кончит, и думать все-таки придется.

Придется снова, снова вспомнить о том, как он горел наяву пятнадцать лет назад, словно помешанный, каждый день заставляя себя не касаться Сэма, не трогать его, не грезить о его розовом, подростковом члене, не жаждать трахнуть его мягкие губы, маленький рот. Не дрочить на него по три раза на дню, не забивать запретное, мутное желание случайными перепихонами со случайными девками.

Тогда Дин продержался два года, пока Сэм не пришел к нему ночью сам, голый, дрожащий, на грани слез и истерического смеха, и не отдал себя в полное владение, с пугающей ненасытностью принимая от Дина все, что тот мечтал отдать.

Дин прокусывает губу, когда брызгает спермой на потрескавшийся пластик душевой кабины.

Сэм стучит в дверь ванной и, как ни в чем не бывало, предлагает:

– Эй, пусти меня, давай помоемся вместе. Воды мало.

Ржавый кран упирается Дину в поясницу, и он в изнеможении закрывает глаза.

Неделя. Ему предстоит бесконечная неделя в аду.


***
Сэм читает статью на медицинском информационном сайте – ему жизненно необходимо понять, как юношеские гормоны влияют на принятие решений. Сложно оценить, насколько ты адекватен, если ты – неадекватен по определению.

Сэм раздумывает над структурными процессами психофизиологии: какие зоны мозга ответственны за эрекцию? Или мозг вообще ни при чем?

Что было раньше: яйцо или курица? Сексуальное возбуждение рождается в теле или в голове? Как он, такой взрослый, опытный и умный, может так – та-а-ак! – мучиться от спермотоксикоза?! Чертово подростковое тело…

Теперь Сэму постоянно хочется, почти без перерыва. Он не может думать ни о чем другом. Он просыпается на колючих, засохших от спермы простынях, он тянет вниз футболку, когда встречает на улице девчонок в коротких юбках, у него встает мигом, когда он натыкается на порно-канал, щелкая пультом, когда видит в интернете откровенные фотографии, когда замечает женские трусики в ванной у случайной свидетельницы...

Но хуже всего – Дин. Сэм знает брата лучше, чем себя. Он помнит все приобретенные и исцеленные шрамы, все исчезнувшие метки. Если закрыть глаза, можно без проблем представить цвет щетины на щеках Дина, и как темнели с возрастом его волосы, и как синеют его губы, когда его душит очередная жуткая тварюга, и как они краснеют, когда Сэм целует и кусает их долго, жадно, ничего не стесняясь. И какими они становятся неправдоподобно-яркими и блестящими, когда Дин отсасывает старательно, страстно, глубоко…

Но этому – дурацкому – телу плевать на все знания. Сэм смотрит на Дина по-новому, как тогда, в гребаные четырнадцать. Теперь… опять… в общем, Дин может скрутить Сэма одной левой. Может в легкую закинуть его на плечо и протащить от тачки до номера мотеля почти не запыхавшись. Может подсадить на высоченный забор, затащить на крышу, словно Сэм ничего не весит, и плечи брата кажутся невозможно широкими, а голос – неприлично низким. И как будет здорово чувствовать новым, легким, таким до глупого беспомощным телом большой, твердый, неумолимый член Дина … о господи… Как же хочется!

Так нечестно! Нечестно! Никки, мать его, прав.

Сэм со стоном отодвигает ноутбук и утыкается взмокшим лбом в столешницу. В штанах горит огнем, и ладони противно потеют. Он представляет (вспоминает?), как Дин растянет его сначала языком, а потом пальцами, так что внутри будет мокро и хлюпко от смазки, как он легко приподнимет над собой и аккуратно посадит на член, бережно придерживая под ягодицы. Как будет качать на себе, играя с телом Сэма, руководя им, ввинчиваясь внутрь, а потом уберет руки, и Сэм упадет, рухнет вниз, принимая член до самого нутра. И потом Сэм сорвется и устроит самую настоящую скачку, и Дин – такой сильный, здоровый, опасный – будет только растерянно вскрикивать, кусать губы, толкаться бедрами вверх и просить: «Еще, Сэмми, еще, еще…»

Только Дин не будет.

Все два дня после превращения Сэма в несовершеннолетнего озабоченного придурка, Дин шарахается, стоит им пересечь порог очередного мотеля.

Сэм ловит его вожделение, сечет его голодные взгляды украдкой, видит, как расширяются его зрачки, стоит снять рубашку и повести узкими, костлявыми плечами – как он раньше-то охотился, такой хилый, блин?! Но если Дин втемяшил что-то себе в башку – ни ангел, ни демон, ни бог, ни дьявол не смогут его переубедить. Пытались, похоже, все.

Сэм поднимает глаза и утыкается в экран. Психофизиология – взаимодействие тела и психики. Тело Дина хочет Сэма. Это теорема, которую Сэм доказал еще тогда, в четырнадцать. Осталось всего ничего: разобраться с психикой брата, который возомнил, что Сэму четырнадцать на самом деле, и им нельзя.

Изо всех сил игнорируя неотвязное желание запустить руку в трусы и по-быстрому сдрочнуть, Сэм начинает искать решение их острой психофизиологической проблемы. Пока они оба, нахрен, не свихнулись.


***
– Интересно, с этой стрижкой я выгляжу сейчас устаревшим, или нормально?
– А?

Дин с трудом фокусируется на вопросе. Последние десять минут Сэм провел перед зеркалом, разглядывая нового себя. Последние десять минут Дин делал вид, что читает распечатку электронного журнала посещений за прошлый год: в интернате для детей с проблемами в поведении объявился призрак и до усрачки пугает малолетних преступников.

Когда они с Сэмом навестили директора интерната, тот сразу сообщил, что мест у них мало, и: «Если вы, как отец, хотите поместить ребенка к нам на реабилитацию, вам придется попотеть, собирая все нужные справки».

Мысль о том, что теоретически у Дина вполне себе может быть сын-подросток, совершенно не добавляет душевного спокойствия.

Сэм снимает футболку Дина, которая велика ему размеров на пять, но все же меньше, чем собственная, и, согнув острый локоть, рассматривает на плече след от призрачных когтей безумной старухи, которую они сожгли в соседнем городке.

– Что ты там говорил про стрижку? ¬– хрипит Дин и хватает с прикроватной тумбочки бутылку пива, осушая ее в три глотка.
– Может, мне стоит постричься под Джастина Бибера? Кто его разберет, этого долбанутого ведьмака – вдруг за неделю не выветрится? Придется сменить гардероб и как-то адаптироваться.
– Я надеюсь – ты шутишь?

Сэм отворачивается от зеркала и улыбается, склонив к плечу голову. У него снова этот хитрющий лучистый взгляд, который Дин видел во сне каждую ночь, когда Сэм свалил в свой Стэнфорд.

– Шучу, – кивает Сэм. – Биберу уже восемнадцать, меня будет старить его причесон.

Дин усмехается из вежливости, не в силах отвести глаз от плоского живота с вогнутой капелькой пупка. Джинсы Сэму купить пришлось, и черт знает почему он выбрал такие, свободно висящие на бедрах, так что видно выпирающие косточки. Наверное, схватил первые попавшиеся, потому что охотиться в подобном прикиде категорически неудобно.

Дин не знает.

Он хочет вытряхнуть Сэма из моднявых штанов и облизать его целиком, как конфету, от вздернутых больших пальцев на ногах до тонких ключиц. Желание настолько ощутимое, что во рту скапливается густая слюна, которую приходится судорожно сглатывать.

Сэм пересекает комнату, рассеянно размахивая футболкой, и садится рядом на кровати.

– Что пишут? Нашел, кто мог пронести в интернат проклятый предмет или частичку мстительного духа?
– На, – говорит Дин, пихая Сэму распечатку.
– Что значит «на»?! – возмущенно сводит брови Сэм.

То и значит. Дину надо спустить пар. Прямо сейчас. Надо в бар, надо снять цыпочку, надо сделать хоть что-то, но только не думать о том, какая у Сэма прохладная задница, какая крошечная, нежная, розовая у него дырочка. И любопытные пальцы с обкусанными ногтями. И маленькие, темные, торчащие соски.

Сэм хватает Дина за руку, не позволяя подняться с кровати, и произносит возмущенно:

– Куда это ты собрался? Мне одному работать, значит?
– Убери руку, – угрожающе говорит Дин. Ну… Он надеется, что звучит угрожающе, а вовсе не жалко.

Сэм вдруг запрыгивает на кровать и одним гибким быстрым движением оседлывает бедра Дина. Он обвивает шею худыми руками и шепчет, приближая лицо близко-близко:

– Не уберу. Не пущу. Хватит уже, достал. У меня яйца сейчас взорвутся.
– Сэм, нет.
– Да, – Сэм крутится, сжимает бока твердыми коленками, елозит, вертит бедрами.
– Это возрастное. Пройдет. Дней через пять. Давай тебя познакомим с какой-нибудь девчонкой твоего… э… твоего возраста. Ты сто очков вперед дашь любому биберу-шмиберу…
– И что? Пообжимаюсь с ней в школьной подсобке? Займусь невинным петтингом, чтоб кончить в трусы, пока ее родители будут в гостях? – насмешливо спрашивает Сэм, и трется, трется, и изгибается на коленях, и уже шарит наглыми шершавыми ладонями под футболкой.
– Нельзя. Пожалуйста, Сэм. Ну, отпусти меня.

Да.
Дин жалок, сто процентов. К гадалке не ходи. И к ведьме. Не ходи.

– Да пусти же!

Дин без особых трудностей сбрасывает Сэма на кровать и встает, причесывая пятерней волосы.

– Ладно, – тихо говорит Сэм, и Дин тормозит уже у самой двери.

Голос брата пригвождает к месту, и Дин знает – пока не выяснится, что там за очередное «ладно» у Сэмми в замороченной вихрастой голове, он не уйдет. Самое паршивое – Сэм тоже знает.

Дин медленно оборачивается, испытывая почти физическую боль от концентрированного жестокого желания.

– Я не понимаю, почему ты мне отказываешь. Мне все еще тридцать, а это – просто тело. Мое тело, прошу заметить. Достаточно взрослое, чтобы вырабатывать сперму – о, Дин, ты бы знал, как ее много! – оно вполне готово к сексу, и многие в четырнадцать теряют девственность. Но у тебя заскоки, окей. Можешь просто помочь мне?
– Я не стану тебя трогать.
– И не надо. Я подрочу, а ты только смотри, хорошо? Я все равно это делаю по пять раз на дню, сам знаешь. Давай, и ты свалишь. Найдешь самую сисястую девицу, а я подожду. Подожду, пока снова стану совершеннолетним, чтобы трахаться со своим братом.

Дин слышит обиду в голосе Сэма, слышит злость, слышит раздражение и вину. И надлом. Наверное, все это действительно ужасно выматывает.

Дин устало трет глаза и кивает, боясь передумать.

– Только ты смотри, – быстро предупреждает Сэм и начинает лихорадочно расстегивать болты на джинсах, падает на спину, мотает ногами, путаясь в штанинах, а потом, освободившись от трусов, встает, чуть пружиня, на колени. И прогибается в пояснице, выставляя себя.

Дин не может оторвать глаз от тонкого длинного члена Сэма. Он ровный и красивый, и темный от прилива крови, и головка блестит, как полированная. Сэм зажмуривается крепко-крепко и стискивает кажущиеся ломкими пальцы в кулак.

– Смотри, Дин… Смотри на меня… смотри… – воспаленно шепчет он и судорожно двигает рукой, ритмично подается бедрами вперед-назад, втягивает и без того впалый живот, а потом ведет по груди раскрытыми пальцами и выкручивает сосок жестким щипком.

Дин прижимает к паху обе ладони, явственно ощущая: он сейчас нахрен вырубится от перенапряжения.

Сэм тяжело дышит ртом и облизывает влажные губы, и сводит брови в сладко-мучительной гримасе, и все время шепчет, шепчет, нанизывая Дина позвоночником на этот безжалостный неумолимый шепот:

– Хочу в твой рот, в твое горло, смотри, как хочу, смотри. Ты знаешь, я никогда не смог бы так в четырнадцать. Слишком стыдно. А сейчас – что скрывать? Возьми меня, возьми, Дин, возьми мой член, хочу твои руки, твои губы, дурею, Дин, дурею совсем.
– Ты… обещал… только смотреть… – Дин не узнает свой осиплый скрипучий голос и не может вспомнить, как его член оказался снаружи. Он тормозит себя из последних сил, толкаясь в руку, и на каждое движение нетерпеливый Сэм успевает сделать три.
– Я держу обещание, Дин. Я только прошу смотреть.
– И слушать! – обреченно стонет Дин, уже понимая: он проигрался, всухую, в ноль.

Сэм распахивает глаза и закусывает губу, не отрывая голодного взгляда от кулака Дина.

А потом задирает подбородок и смотрит прямо в лицо. И говорит:

– Пожалуйста.

И Дин рвется к нему, на ходу стаскивая футболку, ботинки летят через всю комнату, Сэм вертится ужом, помогая снять джинсы, и потом вцепляется в шею – не оторвать. И неожиданно взросло целует, держа инициативу, управляя, диктуя свои правила. В поцелуе совсем нет типичной нотки крови и безумия, к которым Дин уже привык, но не остается никаких сомнений – это его Сэм. Без возраста, без ярлыков и шаблонов. Просто Сэм.

Дин переворачивает его, как пушинку, и осторожно укладывает на бок. Он утыкается носом в пах Сэма, в пушистые мягкие волосы на лобке, и приглашающее разводит колени. И там, внизу, Сэм восторженно и облегченно откликается горловым низким стоном. И берет в рот.

Дин улыбается и щекочет языком гладкую головку, соленую, терпкую, со вкусной прозрачной каплей на кончике. А потом приоткрывает губы.

Отсасывать тонкий, подростковый член Сэма сродни самой изощренной и изящной пытке. Дин может играть языком на Сэме, добиваясь разнообразнейших звуков, и он бы, возможно, смог изобрести какую-нибудь небывалую музыкальную тему, вот только они оба не в силах продержаться и минуты.

Сэм чересчур сильно сжимает губами член, когда выплескивается в горло протяжной, резкой, терпкой струей, и Дин срывается вслед, одновременно кончая и сглатывая вокруг ствола, вырывая у Сэма длинные всхлипы.

Сэм переворачивается и прижимается губами к губам, закидывая длинную ногу на бедро. Дин торопливо обнимает его, и собственные ладони на почти детских плечах кажутся слишком большими и грубыми.

– Ну что? Не чувствуешь себя Гумбертом Гумбертом? – с мягкой неуверенной улыбкой спрашивает Сэм, и нет. Как ни странно, Дин больше не кажется себе педофилом и извращенцем.

Вероятно, потом накатит, но так же возможно – им предстоит еще несколько непотребно-порнушных дней, когда Дин отыграется за каждый фортель Сэма, что тот выкидывал с истинно подростковой безжалостностью.

В конце концов, четырнадцать – то еще мучение.

Посмотрим, кто кого.


 
© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.