Smokers outside the hospital doors

So your eyes can't see
Now run as fast as you can
Through this field of trees

Say goodbye to everyone
You have ever known
You are not gonna see them ever again

I can't shake this feeling I've got
My dirty hands, have I been in the wars?
The saddest thing that I'd ever seen
Were smokers outside the hospital doors

Someone turn me around
Can I start this again?
Now someone turn us around
Can we start this again?

“Smokers outside the hospital doors” - Editors



Еще один дом, который ты не сможешь назвать своим. Не твоя комната, в которой ты живешь уже третью неделю. Не твоя кровать, на которой ты спишь. У тебя, впрочем, как и у всей вашей семьи, нет места, которое вы могли бы назвать своим родным домом.
Ты знаешь, что ваш дом в Лоуренсе, штат Канзас, сгорел, а в огне этого пожара погибла твоя мама. Дин еще помнит и дом, и маму, и ты ему страшно завидуешь. У Дина есть хотя бы воспоминания.
Ну а у тебя, выходит, нет ничего.
Летние ночи в Мэнвилле, в Западной Вирджинии, душные и жаркие, и ты долго вертишься в своей узкой кровати, которая ещё и скрипит при каждом движении, в отчаянных попытках заснуть. Твое тело – липкое от пота, а из приоткрытого окна в душную спальню не прорывается ни намека на прохладный ночной ветерок. У москитной сетки сердито и тонко пищат комары.
Отец и Дин еще не вернулись с охоты. В такие долгие и бессонные ночи тебе хочется только одного – оказаться рядом с ними. И когда приходится оставаться один на один с темнотой , ожидая их возвращения, ты снова начинаешь бояться тьмы в которую погружен весь ваш съемный дом или номер отеля. И ни ночник, который включаешь, ни ножик под подушкой, который тебе подкладывает отец всякий раз, когда оставляет тебя одного, не способны защитить от ночных страхов.
В конце концов, тебе всего-навсего одиннадцать лет.
Одеяло и простыня сбиваются в ногах, и ты, выпутываясь из этого комка белья, выбираешься из кровати. Заснуть ты уже все равно не сможешь.
По улице проезжает машина, и на какую-то минуту сердце начинает биться сильнее от радости. Но это не отцовская «импала». И когда машина проезжает мимо дома, не останавливаясь, до конца улицы Вязов и сворачивает в сторону Гиацинтового Бульвара, к горлу подкатывает комок горького разочарования.
Можно, конечно же, спуститься вниз. Забраться на продавленный серый диван и включить телевизор. Если повезет, то там будут показывать очередной повтор «Пондерозы» или один из тех дурацких черно-белых ужастиков 50-х годов, от которых так тащится Дин.
Ты думаешь о том, что до твоей первой охоты еще четыре года. В конце концов, отец взял с собой Дина, когда тому было четырнадцать. Думаешь, что тогда ты уже не будешь оставаться в темном одиночестве. Ты будешь с ними, со своей семьей, и больше уже не придется со страхом вслушиваться в каждое подозрительное поскрипывание половиц или странный шорох за стеной или дверью.
Но пока тебе всего одиннадцать лет, и у тебя просто нет другого выбора.
Этой ночью ты так и не решился нарушить запрет отца и спуститься вниз, в погруженную в сонную тишину гостиной. Ты включил ночник и в его неярком и каком-то масляном желтоватом свете стал читать комиксы, пока у тебя не стали слипаться глаза. А как-то незаметно сам для себя заснул
Разбудил тебя резкий стук захлопнувшейся внизу двери.
Голоса внизу. Отец и твой старший брат. Проснувшись, ты слышишь, как они тихо переговариваются между собой. Они усталые, но оба живы, и с ними все в порядке.
Все хорошо.
Ты утыкаешься лицом в подушку, пряча радостную улыбку. А затем слышишь, как отец поднимается по лестнице на второй этаж.
Твои глаза закрыты. Ты не двигаешься и осторожно выравниваешь дыхание, надеясь, что оно сойдет за дыхание погруженного в глубокий сон человека.
Дверь открывается со слабым скрипом – петли постоянно смазывают маслом, но это им, как выясняется, слабо помогает. Отец заходит в комнату, подходит к кровати.
– Сэмми, ты спишь?
Он присаживается на краешек кровати. Осторожно поправляет одеяло. Некоторое время просто сидит молча. Затем его загрубевшая ладонь тихонько касается твоей щеки, отец встает и выходит из комнаты.
Ты чувствуешь слезы, сбегающие по твоим щекам горячими ручейками, но не можешь понять, почему же ты плачешь.
...Под самое утро дверь скрипит, возвещая о том, что кто-то снова заглянул в твою комнату. В спальню, залитую слабым предрассветным светом, прокрадывается Дин.
– Сэм? – громким шепотом спрашивает старший брат. – спишь? Эй, Сэмми, хватит придуриваться. Я вижу, что ты просто притворяешься.
Он плюхается на кровать, но ты всеми силами продолжаешь делать вид, что спишь дальше. Еще крепче жмуришь глаза, но Дина этим не провести. Он сует руки под одеяло и щекочет тебя за ребра.
Ты боишься щекотки и ненавидишь её, и твой старший брат это прекрасно знает. Все это относится к тем бесчестным приемчикам, к которым старшие братья всегда прибегают, если им надо или проучить, или растормошить младших. Вот и сейчас тебе уже совсем не до притворства. Ты дергаешься, пытаешься со злостью оттолкнуть от себя Дина. Его ладонь накрывает твой кривящийся рот, и он шепчет:
– Эй, чучело, тише. Отца разбудишь своими воплями. Он мне всыплет, если решит, что я тебе не даю спать.
– Так я и так не сплю, – бурчишь ты.
– Ага! – Дин торжествует, – А я так и знал! Ты совсем не умеешь притворяться, мелочь. Тебе учиться еще и учиться.
И с тихим смешком щелкает тебя по носу.
Ты снова пихаешь локтем его в бок, и он притворно охает.
– Да ты силенок-то поднабрался, братишка... – в его зеленых глазах искрится веселье. От Дина пахнет потом и порохом. Запах охоты.
На какой-то миг тебе очень хочется обнять Дина и уткнуться в клетчатую фланель его рубашки лицом. И чтобы он тоже тебя обнял. Крепко-крепко. Близость Дина всегда успокаивала. Заставляла твои страхи отступать прочь.
Но ты уже взрослый. Тебе это не надо.
Вместо неуклюжего объятия, ты, шмыгнув носом, деловито интересуешься:
– Кто был в этот раз?
– Ну, это была страшная и злая ведьма. То есть, призрак страшной и злой ведьмы, – Дин зевает и прибавляет, – потом подробнее расскажу. Когда отосплюсь – видя расстроенное выражение твоего лица, Дин лохматит твои и без того торчащие во все стороны волосы, и ты снова отбиваешься от него. Заканчивается все это тихой братской возней, в которой побеждает Дин, прибегнув снова к щекотке. Вы оба падаете с кровати на дощатый, выкрашенный темно-синей краской пол, и шум падения кажется таким оглушительным ,что несколько минут вы просто лежите рядышком, опасаясь, что в комнату вот-вот войдет отец и отчитает вас, как обычно.
Но отец не приходит, и Дин говорит:
– А еще у этой ведьмы был... зомби-кот. С ним нам тоже пришлось драться.
Ты не можешь понять – сочинил ли Дин это на ходу, или же это самая что ни на есть правда. Но сейчас это неважно. Рука Дина обнимает твои худые плечи, и от его ладони разбегается приятное тепло. Ты жмуришься, как котенок на солнце. В такие моменты можно верить всем басням Дина. Только потому, что он с тобой рядом.
– Я кое-что тебе принес, – заговорщическим тоном сообщает тебе Дин.
– Голову зомби-кота?
– Э-м-м... Возможно, – Дин садится. Затем подмигивает и вытаскивает из кармана своей куртки... что-то. Ты широко раскрытыми от восторга глазами смотришь на паутинку из разноцветных ниток, дрожащую в его пальцах.
Единственное, что ты можешь сказать сейчас, – это:
– Ого...
– Это ловец снов, а не «ого», – насмешливо говорит Дин, – ты спишь плохо. Хорошо, что сейчас лето, и тебе в школу не надо. А то бы носом клевал на занятиях. А ловец снов принесет тебе только хорошие сны. Или типа того. А еще прогонит кошмары и суккубов.
– А кто это... суккубы? – осторожно спрашиваешь ты.
– Ну... – Дин широко улыбается. – Я тебе потом расскажу. Когда подрастешь, мелочь. А сейчас давай ловца на окно повесим.
Вместе вы осторожно расправляете талисман, аккуратно крепите на окне плетенку из синих и алых нитей, кусочков обточенной кости и дерева, бисера и серебристых бусин. Прозрачные стекляшки сверкают в лучах восходящего солнца, словно льдинки или роса.
Наверное, это самое красивое, что ты видел в своей жизни.
Тонкие зеленые перышки ловца дрожат на утреннем ветру.
– Спасибо, – шепчешь ты, – спасибо, Дин.
Ты ждешь, что он обсмеет тебя как-нибудь. Ну, как только Дин умеет. Но он приобнимает тебя за плечи и говорит:
– Да не за что, Сэмми. А теперь марш спать.


Ты никогда не думал, что кровь может так сильно пахнуть.
Ее запах – это соль, железо, боль... Она пахнет болезнью, чем-то плохим.
Кровь очень плохо пахнет.
Нет, не пахнет. Кровь – воняет. Так вернее.
Твои пальцы все перемазаны кровью и кажутся какими-то скользкими, грязными и чужими.
Дин шипит от боли.
– Т-ты... костоправ хренов,осторожнее!
Он заносит руки для оплеухи, но останавливается, верно, вспомнив, что тебе всего двенадцать, и ты впервые зашиваешь рану сам.
– Прости, Дин, – шепчешь ты, а пальцы по-прежнему отказываются подчиняться.
Он ничего не говорит. Прикладывается к бутылке с бренди и делает большой глоток. Дин жмурится и давится кашлем. Из его глаз сбегают крупные слезы, а из уголков рта мутными струйками стекает бренди. Ты знаешь, что ему страшно и больно. Но Дин изо всех сил старается этого не показывать.
– А отец... ну... – ты кашляешь и выразительно смотришь на бутыль в его дрожащих пальцах.
– Это? Анст... ан... анестезия, – Дин заплетающимся языком прибавляет: – Он не будет против.
Ты укрепляешь шов. Затем очень осторожно обрезаешь нити. До этого момента ты хотел быть врачом. Думал о том, что если отец разрешит уехать и поступить в колледж, когда ты вырастешь, то обязательно поступишь учиться на хирурга. В конце концов, ведь можно помогать людям, не только убивая чудовищ, но и как-то по-другому.
Но сейчас ты приходишь к неутешительному выводу, что хирург из тебя никудышный.
Потом помогаешь Дину забинтовать плечо и все убираешь со стола, пока старший брат натягивает, морщась от боли, майку. Вы оба знаете, что когда отец вернется, то всыплет Дину по первое число.
Эта охота почему-то более опасная, чем все остальные, и поэтому в этот раз отец оставил Дина с тобой. Он даже не посвятил вас в ее детали, и Дин очень злился по этому поводу. Бурчал, что ему нужно сидеть и смотреть за тобой, снова играть в няньку для младшего брата. Однако ты знал, что Дин возмущается скорее для вида.
Но потом Дин всё же отправился на свою охоту. Втихаря, разумеется.
И в итоге его раной пришлось заниматься тебе.
– Тебе помочь? – тихо спрашиваешь ты, вернувшись к Дину на кухню. – В смысле, тебе помочь дойти до комнаты?
– Чего? – Дин, чуть откинувшийся назад на стуле, приоткрывает один глаз. – Да я в полной норме, Сэм. Я не инвалид какой-нибудь. Это же просто царапина-а-а-а... Черт! Ну чего вылупился?
– Я тебе помогу, – твердо говоришь ты, подходя к нему. Дин в ответ фыркает. Как кот на воду.
– Окстись, чучело. До комнаты пять шагов, я и сам дойду.
Он ворчит и беззлобно прикалывается над тобой, когда ты помогаешь ему дойти до комнаты. Все-таки Дин не умеет говорить тебе «нет». Ты помогаешь ему улечься в постель, и Дин почти сразу же вырубается.
Конечно же, твой старший брат прав. Его рана – пустяковая, хоть и довольно глубокая царапина от когтей гарпии. Ты правильно ее обработал, зашил ее так, как учил тебя Джон. Однако ты знаешь, что даже у многоопытных врачей пациенты умирают прямо на операционном столе.
Думая так, ты проводишь несколько десятков минут в бесполезных попытках заснуть. Ловец снов, покорно висящий над окном, в этот раз не помогает. И, захватив с собой одеяло, ты перебираешься в спальню Дина. Долгое время, прежде чем устроить себе постель на полу, смотришь в его красивое лицо, залитое бледным серебристым светом луны. Дин не умер. С ним все в порядке. Он спит, и завтра с ним все будет хорошо.
Ты успокаиваешь себя этими мыслями, а потом стелешь себе на полу одеяло возле кровати старшего брата. Но Дин просыпается через несколько минут, чтобы попить. И заплетающимся спросонья языком велит тебе забираться в кровать.
– По полу сквозит. Не хватало еще того, чтобы ты простудился и заболел. Мне отец тогда точно шею свернет.
Ты чувствуешь неловкость – ты забирался в постель к Дину, только когда был совсем маленьким и боялся грозы или буки, который живет в шкафу или под кроватью. А сейчас тебе двенадцать, и ты уже взрослый парень, как частенько говорит отец. Забравшись к Дину, осторожно укладываешься рядом с ним, кутаясь в свое одеяло. Ты спишь, почти не шевелясь и не ворочаясь, даже во сне помня о том, что можешь случайно задеть пораненную руку старшего брата.
Утром, когда ты просыпаешься в десять часов, Дин все еще спит. От его тела пышет жаром. Под утро у Дина видимо подскочила температура. Ты прикладываешь все силы к тому, чтобы не впасть в панику.
И успокаиваешься только тогда, когда готовишь завтрак. Раньше это делал Дин, и поэтому завтрак не выходит: омлет подгорает, а тосты пересушиваются. Дин от всего этого отказывается. Ты быстро готовишь ему куриный бульон. Хорошо, что для этого нужно всего лишь развести содержимое пакетика кипятком, а то бы и эту готовку ты тоже запорол.
Сиделка из тебя выходит тоже никудышная.
Что, если с Дином все-таки что-то случится? И придется остаться один на один с отцом. Тебе жутковато от таких мыслей, но ты ничего не можешь с собой поделать. Ты любишь отца, очень любишь, но в последнее время эта любовь вытесняется чем-то другим. Все чаще для тебя Джон становится сэром, чьи приказы должны исполняться.
Ты часто видишь его сидящим вечером на кухне в компании бутылки виски и старых песен, льющихся из радио. Сейчас уже не хватает смелости подойти к отцу, как это было раньше. Чтобы неуверенно обнять его и спросить, как когда-то в детстве: «Папочка, почему ты не спишь?». Когда-то раньше после этого вопроса отец, ничего не говоря в ответ, сажал тебя на колени, обнимал, и вы так сидели, долго-долго, слушая старый беззаботный рок-н-ролл или тягучий, цепляющий за саму душу дельта-блюз. Отец молчал. Иногда казалось, что в такие минуты грусть от него отступала.
Но теперь все было по-другому.
Что будет, если с Дином что-то случится? Он ведь, по сути дела, единственный мостик, который связывает тебя и отца. А без него вы останетесь всего лишь двумя одинокими чужаками.
Это пугающие мысли, и ты начинаешь плакать, думая об этом, когда кормишь Дина бульоном.
– Хватит нюни распускать. Черт, я же не при смерти! – бормочет старший брат, и тебе становится стыдно. Ты быстро утираешь слезы краем рукава своей рубашки, и Дин прибавляет:
– А суп вкусный у тебя вышел. Но к тостеру я тебя больше никогда в жизни не подпущу.
К вечеру жар у Дина спадает. Брат ворчит о том, что ему придется, видимо, торчать с тобой дома в такой прекрасный вечер, и что не так он планировал его провести. Но потом Дин заказывает по телефону пиццу, вы смотрите вместе дурацкий японский фильм про Годзиллу, и ты засыпаешь на диване рядом с Дином, потому что фильм очень долгий.
Утром возвращается отец. Тебя он треплет по волосам и говорит, что ты – молодец. В другой день эта скупая похвала Джона порадовала бы, но почему-то сегодня она оставляет в душе равнодушие. Обычно все похвалы достаются Дину.
Что же касается Дина, то ему в этот раз достаётся и за охоту, и за бренди, и за то, что он нарушил приказ отца. Ему придется забыть о свободных вечерах на полгода. Да и сидеть ровно Дин сможет, видимо, только в следующем месяце.


– Мне-то можно рассказать, что случилось на самом деле?
– Я просто неудачно упал, – упрямо повторяешь ты.
Еще одна душная ночь в штате Луизиана. Твоя комната в этот раз находится под самым скатом крыши, и, когда идет дождь, то слышно как его капли шуршат по крыше, и этот звук тебя успокаивает. Но сейчас никакого дождя нет. И вы сидите с Дином на кровати в почти траурном молчании. Только где-то за окном трещат цикады, но этот звук едва слышен, и потому он не в счет.
Тебе очень хочется, чтобы Дин убрался из комнаты и оставил тебя в покое. Все внутри болит так, словно в теле не осталось ни одной целой косточки. Дышать трудно. Словно что-то тебе мешает. А во рту этот отвратительный соленый привкус крови.
В ответ Дин говорит жестким тоном:
– Давай, заканчивай с этим, Сэмми. Я, черт тебя дери, твой старший брат. Я умею отличить, когда ты врешь, а когда говоришь правду. А сейчас ты мне врешь. Вопрос только – нахрена?
Ты молчишь. Смотришь мимо Дина. В темноту за его плечами.
Тебе четырнадцать, и это – Кэмпхилл, штат Луизиана. А сегодня был самый неудачный день из всех в средней школе Кэмпхилла.
Но Дину лучше про это не знать.
– Я думал, что ты хоть чуть-чуть кулаками махать умеешь, – говорит Дин с едкой усмешкой в голосе, так и не дождавшись от тебя ответа. – Я, как всегда, в тебе ошибся.
Как же бесит, когда брат начинает косить под Джона. Но ты себя сдерживаешь и снова повторяешь, правда, уже с намеком на угрозу в голосе:
– Я просто упал.
– Да бля, я что, так похож на идиота?
– Не ори на меня! – ты взрываешься сразу же, и от боли, которая пробивает твои бока, словно какое-то ржавое копье, из твоих глаз начинают течь слезы. Ты зло утираешь их, не особо заботясь о том, что это видит Дин.
Почему он, твою мать, просто не оставит меня в покое???
Хорошо, что вы одни. С отцом было бы сложнее. Дина можно еще попробовать обмануть или просто отказаться с ним говорить. С отцом такие штучки не пройдут.
Впрочем, что ни говори, с отцом результат уже известен заранее. Ты сам виноват в том, что с тобой произошло. И неважно, что в средней кэмпхиллской школе не любят больно умных новичков. И неважно, что пятерым бугаям из местной школьной команды очень трудно дать отпор. И неважно, что этот самый отпор их только больше раззадорит.
Ты уже знаешь, что отец скажет на это.
Чему я тебя учил, Сэм?
Да какая разница! Они – не оборотни, не привидения, ни демоны... Эта пятерка – люди. А это намного хуже, чем все оборотни, вместе взятые.
– Ладно, Сэм, так сколько их было?
Ты испуганно моргаешь. На мгновение кажется, что Дину каким-то образом удалось забраться тебе в голову и прочитать мысли.
– Какая разница? Это... это мои проблемы, а не твои, Дин! Я сам должен с этим разобраться. Понимаешь? – ты судорожно вздыхаешь от очередной вспышки боли в правом боку.
– Не-а. Не понимаю. Нет, это все очень похвально, Сэмми. Но я сомневаюсь, что после твоих попыток с этим разобраться ты будешь в состоянии передвигаться самостоятельно. Скажи, кто это сделал, и я с ними поговорю.
Ты знаешь, как разговаривает Дин. Благо, были прецеденты в других школах. Тут два варианта – или тебя оставят в покое, или начнут травить еще сильнее. С парнями из этой школы, увы, возможен только второй вариант.
– Я сам со всем разберусь... Что... что ты делаешь?
Ты спрашиваешь испуганно, потому что в этот момент Дин начинает расстегивать на тебе рубашку.
– Что я делаю? Сэм, они ведь не только тебе лицо расписали, да? – Дин стягивает с тебя рубашку и присвистывает. Однако когда он начинает говорить, в его голосе слышатся глухие нотки ярости:
– Твою мать, да я их убью. Ну-ка, ляг, Сэм. Я посмотрю, сильно они тебя...
Когда ты ложишься, то пальцы Дина, слегка дрожащие и прохладные, начинают ощупывать грудь и бока, очень осторожно. Но все равно ты кривишься и вздрагиваешь, чувствуя, как боль от этих прикосновений только усиливается.
– Тебе в больницу надо. Похоже, они тебе все ребра переломали. Черт, Сэм, как ты вообще до дома добрался?
– На ногах.
– Ясен пень, что на ногах. Я отвезу тебя...
– Не надо! Мне... Я нормально. Со мной все хорошо. Я просто полежу и все...
– И все пройдет? Я сильно сомневаюсь, братишка.
Его пальцы ложатся на твой впалый живот. Ты чувствуешь, как Дин машинально поглаживает его, и от этого почему-то по твоей коже бегут колкие мурашки.
Это странно. Тебе не больно, но это ощущение тепла медленно растекается от пальцев Дина.
Ты неловко приподнимаешься на локтях, чувствуя, как боль в тебе переплавляется во что-то другое. Так серебро плавится в тигле, медленно заполняя собой форму для пули.
Что-то возникает между вами двоими в этой душной полутьме. На лице Дина в слабом свете фонарей, проникающем в комнату с улицы, появляется какое-то странное выражение.
Может, дело в том, как ты смотришь сейчас на Дина, полулежа перед ним. Или дело в том, что он чувствует, как отдается в его пальцах учащающийся пульс под тонкой кожей.
И то, как он смотрит на тебя. Как-то странно. По-особому. И ты ловишь себя на мысли о том, что только Дин может смотреть на тебя так, что внутри от этого взгляда расцветает странный жар, а во рту пересыхает, и окружающее ты начинаешь воспринимать совсем по-другому. Более остро, более полно, более...
Молчание между вами тягучее и приторное, как загустевший джем.
Дин неожиданно убирает руки. Так резко, словно он только что обжегся.
О тебя.
– Все-таки я отвезу тебя в больницу, Сэм, – говорит он охрипшим голосом и поспешно выходит из твоей комнаты.
Ты дрожишь и натягиваешь на себя рубашку.
Тебе холодно.


– Сэм, стреляй!
Голос отца кажется тебе каким-то размытым и далеким. Воздух вокруг пропитан запахом пороха и тины.
Тварь шипит, бьет чешуйчатым хвостом, тухлая болотная вода разлетается вокруг веером вонючих брызг.
Отец вовремя пригибается, и хвост рассекает воздух прямо над его головой.
Дин сдавленно матерится.
– Стреляй!
Почему все не так, как ты себе представлял, наверное, не одну сотню раз?
Отчего-то все перед глазами расплывается, и дело даже не в том, что из-за слабого тумана видимость страдает. Ты никак не можешь сфокусировать прицел. Он дрожит, и у тебя никак не выходит поймать в него голову василиска. То, что это тварь двигается слишком быстро, тебя тоже, естественно, никак не оправдывает.
Дина неожиданно сносит с ног очередной удар хвоста взбешенного василиска.
У отца уже две минуты как кончились все патроны. А запасную обойму поглотила тинистая болотная жижа.
Пистолет дрожит в твоих руках. Он кажется тебе слишком тяжелым. Тебе нужно стрелять, но ты не можешь.
Стоп. Нет, не так. Ты можешь, но ты боишься.
Боишься, потому что в мельтешении силуэтов в туманной дымке очень трудно разобрать, кто есть кто.
– Давай же!
В голосе отца – злость.
«Я подвожу их обоих», – так ты думаешь в тот момент, когда пальцы наконец отпускают курок.
Выстрел тебя оглушает.
После нескольких очень долгих минут, пока мир погружается в неестественную тишину, ты пытаешься понять, что же произошло.
Потом до тебя доносятся ругань отца и слабый голос Дина.
Отец подходит к тебе, и под взглядом его глубоких темных глаз ты инстинктивно сжимаешься, ожидая крепкого удара, который непременно сшибет тебя с ног.
Что же. Ты заслужил.
Но отец просто на тебя смотрит. Хотя, право слово, лучше бы он тебя ударил.
– Если бы ты провозился еще пару секунд, то твой брат был бы мертв, – и прежде, чем отойти от тебя к машине, отец бросает через плечо:
– В следующий раз не раздумывай над приказами, Сэм, а подчиняйся им и стреляй. Ясно?
И почему так хочется спеть: «Теперь ты в армии»?
– Да, сэр, – заставляешь себя ответить отцу, а потом закрываешь глаза, чувствуя, как к щекам приливает отвратительно горячая краска стыда и вины.
Когда ты открываешь глаза, то возле тебя уже стоит Дин. Его одежда вся перемазана болотной грязью и тиной. Кровь из разбитого лба уже засыхает и в сгущающихся сумерках кажется почти черной. Когда-то ты был намного ниже Дина, но сейчас вы почти вровень. Еще чуть-чуть – и ты нагонишь его в росте. А может, и перегонишь.
Сейчас ты больше всего боишься увидеть в его взгляде тот же холод, что и во взгляде отца.
– Какой же ты тормоз, – говорит Дин и несильно пинает тебя по ноге. – Двигай к машине, Сэмми.
Дин на тебя не злится, но от этого почему-то на душе не легче.
Тебе пятнадцать, и совсем не такой ты представлял себе свою первую охоту.


Дома до самого позднего вечера отец не обращает на тебя никакого внимания. Словно тебя нет. Словно ты – пустое место. Или бестелесный дух.
Хотя нет. Бестелесных духов он хотя бы успокаивает. А тут...
У Джона свои методы воспитания.
Дин куда-то сорвался. Скорее всего, унесся к своей подружке. Как ее там? То ли Мэри, то ли Мэнди. Небось, сочинит какую-нибудь историю про свой рассаженный лоб, окажется в ее восторженных глазах героем и непременно этим воспользуется.
Вы ужинаете с отцом в холодном молчании. Это твоя первая охота. Но твои ошибки отец будет разбирать завтра. А пока ты обязан получить вместе с ужином и причитающееся тебе взыскание.
После ужина отец небрежно бросает:
– Убери все со стола, Сэм, – и, взяв куртку, уходит из дома.
А ты думаешь о том, что еще один вечер придется провести в одиночестве.
Уроки ты сделал еще днем. К контрольной по испанскому и зачету по американской истории, которые будут в следующий вторник, ты подготовился еще вчера. В понедельник нужно будет только повторить, и все.
Вымыв посуду, некоторое время разбираешь и чистишь пистолеты. В этом городке у тебя нет ни друзей, ни приятелей. Но тебя это не угнетает – ты вообще тяжело сходишься с новыми людьми. К тому же, как и все умные неудачники из средней школы, ты живешь надеждой, что в колледже все изменится в лучшую сторону. Ты неловкий и нескладный, и слишком худой для своего возраста. Девчонки мало внимания обращают на таких, как ты. У тебя до сих пор не было подружки, и все, чем ты можешь похвастаться, так это выигранными в бутылочку поцелуями. Будь на твоем месте Дин, это его определенно не угнетало бы... хотя нет.
Будь на твоем месте Дин, то он бы мигом избавился от таких сомнительных проблем.
Тебе пятнадцать, и ты твердо решил, что будешь учиться после школы дальше. Уже потихоньку начал присматривать колледж. Тем более что оценки пока позволяют получить место со стипендией от колледжа, несмотря даже на то, что ни в одной из школ ты не задержался больше полугода, а многие из предметов вообще сдал экстерном.
Но это пока что робкие мечты, которыми ты не хочешь, да и не можешь ни с кем делиться. Сегодня ты убедился, что та жизнь, которую ведут твой старший брат и отец – это не твоя жизнь. Но сказать об этом отцу или Дину? О нет, пока тебе не хватает смелости на это.
В последнее время ты все острее чувствуешь, что в своей семье ты – лишний. Отец постоянно тобой недоволен. Вы ссоритесь из-за каких-то несущественных на первый взгляд мелочей. Ну а Дин...
Ты не знаешь, что происходит между тобой и Дином. Вроде бы все, как и раньше. Ну, может, за исключением того, что вы оба выросли. Но...
Иногда находиться рядом с ним тебе очень неловко. Его шуточки и постоянные советы по поводу устройства твоей личной жизни тебя задевают. Дин знает, как одним словом вогнать в краску. Как разозлить. Как успокоить. Не отец, а Дин знает, как тобой управлять, и это тебя бесит.
Ты любишь своего брата, но его власть пугает тебя.
А Дина раздражают твои прикосновения.
Дин возвращается после одиннадцати. Довольный, как кошак, втихаря от хозяев вылакавший миску жирных сливок. Его вечер, видать, удался на славу.
Он бросает куртку на вешалку. А затем замечает тебя на диване в гостиной, читающего «Прощай, оружие». Дин кривовато ухмыляется и говорит:
– Эй, а я думал, что ты уже дрыхнешь.
– Мне в школу к третьему уроку.
– Отлично. Значит, отпразднуем твое боевое крещение. Как насчет сержанта Рипли и пары бутылок пива?
Ты смотришь на улыбающегося Дина и удивленно моргаешь.
– Ты... ты не злишься на меня?
– Я? – брови Дина удивленно приподнимаются. – С чего это?
– Ну я ведь... – голос срывается и ты, кашлянув, говоришь:
– Из-за меня та штука... василиск. Если бы я провозился еще чуть-чуть, то он бы тебя съел.
Дин громко фыркает.
– Господи, теперь я знаю, что такое косноязычие. Сэм, может, это с точки зрения воспитания не совсем верно, но я открою тебе секрет. Отец просто слегка сгустил краски. Ну что, убедился в том, что на тренировках все по-другому?
– Да.
– В первый раз я тоже лажанулся по полной, – доверительно сообщает тебе Дин, плюхаясь рядом на диван. От него пахнет пивом и женскими духами – тебе их запах кажется слишком приторным и каким-то чужеродным.
– Ты серьезно?
– Ну да, – Дин пожимает плечами – мол, а что в этом такого? Но ты смотришь на него во все глаза. Нет, ну трудно поверить, что Дин лопухнулся на своей первой охоте.
– Заешь, – начинает он рассказывать, – я перепутал травяную смесь. И вместо призраков благовонная атака обрушилась на нас. С отцом. Честно, я думал, что он меня убьет, – Дин усмехается. – Но вообще, это было забавно.
Конечно же, призрака очень трудно сравнить с василиском, но рассказ Дина приподнимает тебе настроение.
– А вообще, – заключает он, – ты все-таки молодец. Мог бы еще и в обморок грохнуться при виде этой твари.
Он подмигивает тебе, и ты чувствуешь странное облегчение.
...Ты впервые в жизни пьешь пиво, и никак не можешь понять – нравится это тебе или нет. Но это неважно, потому что рядом Дин, вы смотрите «Чужого», и Дин острит по поводу того, что бы он стал делать на месте экипажа космического корабля, столкнувшегося с Чужим, и на месте Чужого, столкнувшегося с Рипли.
Ты слушаешь пошловатые шуточки Дина, сидя рядом с ним на диване, и не можешь вспомнить, когда в последний раз тебе было так хорошо и легко. Одолев с грехом пополам вторую бутылку, встаешь с дивана, чтобы сходить отлить. Но после пары шагов чуть не растягиваешься на полу, потеряв равновесие и споткнувшись о край вытертого ковра.
– Эй, – Дин хрипло смеется, – все, я больше тебе пива не дам. Ты знатно перепил, Сэмми. Да при таком раскладе ты вообще в толчок струей попасть не сможешь...
Раньше бы тебя разозлило это замечание, но сейчас ты просто с улыбкой показываешь Дину средний палец.
Когда ты возвращаешься, то тебе становится немного легче. В голове, правда, шумит, а перед глазами все иногда начинает расплываться, но в целом жить можно. Ты плюхаешься рядом с Дином на диван. Старший брат лениво потягивает свое пиво из бутылки. Вид у него уже изрядно осоловелый. На экране телевизора дергается остановленный кадр фильма – Дин нажал на паузу, чтобы дождаться тебя.
Он ловит твой взгляд, направленный на бутылку, и фыркает:
– Даже не думай. Я тебе больше пива не дам. Завтра проснешься с диким похмельем, а это ведь навредит имиджу хорошего умного мальчика в школе, да?
Ты хрипло смеешься. Нет ничего забавнее наставительных речей от пьяного Дина. Дин в ответ с наигранным негодованием шлепает тебя по макушке.
– Чего ты ржешь?
– Отцу не понравится, что ты меня спаиваешь...
– Я тебя не спаиваю, идиотина. Мы отмечаем твою первую охоту. А отец раньше полудня завтрашнего не вернется. Потому что у него дела.
– Какие? – спрашиваешь очень осторожно. Ты знаешь, что у Дина с отцом есть секреты, которые касаются только их двоих, и вот он – отличный шанс получить доступ хотя бы к одному из них.
– Большая охота, – Дин трет лоб, морщится и ставит бутылку на пол. – Но я не знаю, что это. Он мне не говорит.
– Ясно, – протягиваешь ты. Затем поджимаешь под себя ноги, чтобы было удобнее сидеть. Дин смотрит на тебя со слабой пьяной улыбкой.
– Знаешь, а не ходи завтра в школу вообще, – бормочет он. – На мой взгляд, после сегодняшней встряски ты заслужил маленький выходной. У тебя ведь завтра нет ничего сверхважного?
– Нет... Но, Дин, тебе не кажется, что отцу это не понравится?
Во взгляде Дина читается явное сомнение. Наверное, он сейчас взвешивает все за и против. Ну да, идти против приказа отца он не решится.
– Но если ты завтра проснешься с дикой головной болью, – задумчиво говорит он, – то ведь ты не будешь в состоянии никуда пойти, правда? Ну пусть это будет моя вина, ладно... Просто для мелочи ты действительно неплохо справился... Какой-нибудь взрослый мужик вообще бы впал в ступор и наложил в штаны от страха, увидав эту гадину. А ты...
Но он не находит нужных слов и просто треплет тебя по плечу. Ты расплываешься в широкой счастливой улыбке.
– Дин... – бормочешь, чувствуя, как жар приливает к щекам. – Я тебя люблю.
– О Господи! – Дин закатывает глаза и смеется. – Ты прям как девчонка... Но я тоже тебя люблю, чучело.
Дин ловит твое лицо в свои огрубевшие ладони. Из взгляда его больших зеленых глаз уходит пьяное веселье, заменяющееся на твоих глазах чем-то, от чего тебя бросает обычно то в жар, то в холод, и ты просто не можешь понять – что же он делает?
Он так близко, что чувствуешь запах пива, пота и чего-то мускусного. Но последний запах такой слабый, такой теплый, что чувствуешь его только когда Дин совсем рядом, слишком близко...
Вот как сейчас.
Глядя в его глаза, чувствуя знакомые теплые волны, которые разбегаются от прикосновения Дина, ты неожиданно для самого себя наклоняешься к нему вперед и прикасаешься своими губами к губам Дина.
Легко и очень осторожно, словно боясь, что это его поранит.
Дин тебя не отталкивает. Может, дело в том, что он никогда не мог сказать тебе «нет».
А может, дело в чем-то другом.
Он неожиданно целует тебя, и твои губы покорно открываются навстречу его губам, и, когда ваши языки соприкасаются, ты вздрагиваешь, чувствуя, как внизу живота разливается болезненный и тягучий жар.
Дин целует тебя медленно и даже как-то лениво. Но от того, как он это делает, тебе начинает не хватать воздуха. Дышать становится очень тяжело, но ты не останавливаешь его и не останавливаешься сам. Твои пальцы стискивают его запястья. А когда Дин начинает осторожно посасывать твою нижнюю губу, ты слабо стонешь ему в рот.
– Нет, черт... – Дин резко отстраняется. – Мы не можем. Отец меня убьет.
– Дин... – ты не знаешь, что сказать. Все, что ты можешь, – так это смотреть беспомощно на старшего брата.
А он отворачивается. Ты видишь лихорадочный румянец на его скулах. Слышишь, как выравнивается сбитое дыхание.
Но он не смотрит на тебя.
Черт возьми, почему на тебя накатывает эта странная горечь?
– Прости, Сэмми, – говорит он, вставая с дивана, – мне лучше переночевать в другом месте. Я просто не могу...
Хочешь спросить – о чем ты говоришь? Но он бросает на тебя быстрый взгляд, и даже нельзя понять, чего там больше – вины или сожаления.
Нужно что-то ему сказать. Нужно что-то сказать и остановить Дина. Не дать ему уйти.
Но ты не можешь сдвинуться с места.
И поэтому Дин выходит из дома под твое молчание, и через несколько минут ты слышишь, как «импала», которую Дин получил от отца на восемнадцатилетие, отъезжает от дома.
Дин не мог сказать тебе «нет», но он мог сказать «нет» себе.


В конце концов, вы сделали вид, что ничего этого не было. Или что это была одна из тех непонятных глупостей, которые совершают иногда очень пьяные люди.
Вы поступили правильно.
Так, как надо.
В конце концов, лгать самому себе – это ведь так просто.

Твои пальцы скользкие от крови. И кажется, будто они принадлежат не тебе, а кому-то другому.
– Черт! Сэм! Осторожней, мать твою, ты не рукав к рубахе пришиваешь...
– Извини, – бормочешь ты, – извини. Плохо вижу.
– Купи очки, недоумок, – Дин делает очередной глоток из своей фляжки и морщится. И еще неизвестно, от чего – от крепости ли виски, или же от боли. Под потолком мотельной комнаты трещит старый полудохлый вентилятор. Его лопасти медленно вращаются в безуспешной попытке хоть немного разогнать душный и затхлый воздух в номере.
Ты осторожно отрываешь нить зубами после того, как закрепляешь шов. Дин несильно шлепает тебя по затылку:
– Эй, ну что у тебя за манеры?
Ты поднимаешь на него взгляд.
– Какие-то проблемы, Дин?
– Никаких, – он смотрит на свой живот и, скорчив довольную гримасу, замечает:
– Да тебе стоило в хирурги идти, а не в адвокаты.
Он тянется потрогать небольшой шов, но ты шлепаешь его по руке.
– Не трогай. Не хватало, чтобы ты занес инфекцию. И не двигайся. Я тебе повязку сделаю.
– Как скажете, доктор Грин, – с едким весельем в голосе бросает Дин.
Тебе – двадцать пять. И это – хрен знает, какая по счету охота. Если честно, то ты давно уже не ведешь им счет. Потому что он утратил свое значение несколько месяцев тому назад.
Рана – пустячная. И в перевязке особо смысла нет, но все равно нужно делать все по правилам. Для подстраховки.
На всякий случай.
Дин лишь чуть морщится, когда ты делаешь ему повязку.
– Усматривай в этом тонкую иронию, – говорит он тебе в этот момент, – раньше я с тобой нянчился, братишка. А теперь – твоя очередь.
– Ну, – отвечаешь ты ему с улыбкой, – я усматриваю в этом скорее вселенскую справедливость.
– На, философ, – Дин со смешком протягивает тебе свою фляжку, – выпей лучше.
Однако в его взгляде насмешки нет. Наоборот, взгляд Дина мягкий и теплый.
Ты иногда ловишь себя на мысли, что в последние три месяца, после того, как ворота Ада были открыты и снова закрыты, ты улыбаешься только для Дина. Потому что знаешь, что ему твоя улыбка нравится.
Ваши отношения после всего этого – и прежде всего после твоей смерти и сделки Дина – сделались какими-то странными. Вы оба ходите по самой грани, по самому краю пропасти и иногда кажется, что Дин, как и ты, не прочь в нее провалиться.
«Да нахрен», – думаешь ты и делаешь первый глоток из фляжки Дина. Ее горлышко все еще теплое от его губ.
Первые несколько глотков ты вообще не чувствуешь. Словно глотаешь обычную воду из-под крана.
Дин обалдело смотрит на тебя. Он даже сел на кровати, неотрывно глядя на то, как судорожно ходит твой кадык, пока ты пьешь, а потом неожиданно наклоняется и выхватывает фляжку из твоих пальцев, расплескивая виски по одеялу.
Ты давишься, заходишься в кашле. Виски выливается из твоего рта, течет по подбородку. Резко отираешь ладонью губы и, глядя на Дина, спрашиваешь охрипшим голосом:
– Какого черта?
– Нет, Сэмми. Это мой вопрос. Какого черта с тобой творится?
Ты смотришь на своего старшего брата, а на языке уже вертится готовый ответ.
Да нет, Дин, со мной все хорошо. Ну, разве что за исключением того, что отец мертв, из всей семьи остались только мы с тобой, у меня в венах течет кровь демона, а ты заложил свою душу, чтобы вернуть меня к жизни. А еще по стране шатается с сотню демонов, которых нужно вернуть в Ад. И еще я, похоже, тебя люблю, но не как брата. И кажется, что это полностью взаимно. Хотя и ты, и я будем совершенно благоразумны, и не запятнаем себя еще и проклятием за то, что переступим кровные узы. Впрочем, а какая разница? После смерти мы все равно будем в Аду, потому что я запятнан кровью демона, а ты – сделкой с ним. Кажется, что одним грехом больше, одним меньше, – разницы никакой, потому что итог-то известен.
Но мы с тобой, разумеется, поступим правильно. Так, как надо.
И все будет о`кей.
В общем, как там пел Майкл Стайп? Это Конец Света, но я в полном порядке...
Но ты всего этого, естественно, не говоришь.
Дин вздыхает.
– Мне надо будет на досуге серьезно взяться за обучение тебя искусству правильного бухания того, что крепче пива. Черт, – он снова морщится, и ты встревожено спрашиваешь:
– Болит?
– Да нет. Просто... неприятно чувствовать все эти нитки. Да мне сильнее в сто раз доставалось. Ну, – он сделал неопределенный жест рукой, – ты помнишь ведь, Сэм.
– Помню. Пару раз ты чуть не умер.
– Но ведь не умер.
Ты машинально облизываешь губы. После виски они кажутся тебе слишком сухими, что ли. Дин неожиданно чему-то улыбается, а потом его пальцы цепляются за твой воротник, и он притягивает тебя к себе.
– Я ведь вроде кое-что тебе давным-давно задолжал, – говорит он тихо, и его горячее, влажное от виски дыхание обжигает твои губы.
Вы целуетесь, и язык Дина во время поцелуя играет с твоим, дразня и лаская. Ты прикусываешь его губу, потому что хочется услышать его стон, и когда Дин в итоге сдавленно стонет что-то, вдоль твоего позвоночника словно стекает жидкий огонь. Щетина Дина покалывает твои ладони, но ты этого почти не замечаешь.
Когда ты прижимаешься к его лбу своим после того, как поцелуй обрывается, то чувствуешь солоноватый вкус крови Дина у себя во рту. Странно, но он не кажется неприятным. В этом есть что-то интимное, что-то сокровенное. Это как ритуал, в котором Дин отдал тебе часть себя... Но на самом деле так оно и есть... А все, что можешь ему предложить ты, – так это самого себя.
Руки Дина поглаживают твои плечи, спину... Словно он пытается тебя успокоить.
Любовь, желание, привязанность. Все это уже есть между вами, и это кажется тебе до жути естественным. От всего этого кружит голову. Так, словно стоишь на краю крыши самого высокого здания в мире.
Это страшно. Но это самый приятный страх из всех, что ты чувствовал в своей жизни.
Неожиданно Дин касается твоих губ. Кончики пальцев очерчивают их контур. Подушечка большого мягко скользит по нижней губе, и ты осторожно втягиваешь палец Дина в рот.
– Вот зараза, – с улыбкой говорит Дин. Он вытягивает свой палец изо рта. Единственное, что ты можешь сделать, – это рассмеяться.
– В тебя часом никакой мимо пролетавший демон не вселился снова?
– Хочешь проверить?
– Сучка, – с нежностью говорит Дин, мягко привлекая тебя к себе.
– Придурок...
Это все, что ты успеваешь сказать, потому что рот Дина снова с жесткой требовательностью вжимается в твой, и это больше похоже на укус, чем на поцелуй. Боль от него слаба и изысканна, словно тонкая приправа. По твоему телу прокатываются волны одуряющего жара, когда Дин подминает тебя под себя, его губы и язык скользят по твоей шее, руки раздвигают ноги, чтобы его пах прижался к твоему так плотно, насколько это позволяют слои одежды. Неловкая и поспешная возня на кровати, пока вы оба стараетесь раздеть друг друга, не обрывая обмена прикосновениями...
-Подожди, Дин.
- Что?
- Твоя рана.
- Да к черту. Это всего лишь идиотская царапина…
Ты чувствуешь горьковатый от пота вкус кожи Дина под своими губами, когда ведешь ими по его груди, дразня губами затвердевшие соски, прочерчивая языком по белесым полоскам шрамов, пока Дин снова не оказывается на тебе. И теперь уже твоя очередь извиваться и дрожать под его пальцами и языком. И хватать воздух ртом, как рыба, выброшенная безжалостной волной на берег океана.
Ты кусаешь его за шею почти до крови в тот момент, когда Дин пропихивает внутрь тебя два пальца, скользкие от слюны.
Это не так уж больно. Просто немного неприятно. В самом начале. А когда они начинают двигаться, осторожно, раскрывая и подготавливая, ты выгибаешься, закрывая глаза, слыша хриплый смешок Дина рядом с собой.
И судорожно выдыхаешь, когда пальцы исчезают.
– Лучше бы я... я тебе отсосал...
– Не смеши меня, – Дин фыркает, – по секрету: меня заводят грязные разговоры в постели, но в твоем исполнении они меня пробивают только на ржач.
– Чего ты ждешь, твою мать? – спрашиваешь ты охрипшим голосом, чувствуя, как капельки пота скользят по твоей шее.
– Попроси меня, Сэмми.
– Ебанутый извращенец...
– Ну знаешь, слышать от тебя подобное в этой ситуации более чем странно, – его пальцы неожиданно обхватывают твой отвердевший член, и ты против воли вновь выгибаешься под ним, судорожно вздыхаешь. Бедра дергаются вверх.
– Ну?
– Черт... я... я тебя... ненавижу.
Твое последнее слово переходит в стон, когда пальцы Дина начинают двигаться в неторопливом ритме. Это почти больно. Ты чувствуешь его эрекцию – такую же твердую и горячую – у своего бедра.
Тогда ты шепчешь:
– Ну давай, трахни меня, Дин.
Ты открываешь глаза. Дин смотрит на тебя, не отрываясь.
– Забудь о том, что я только что сказал про тебя и грязные словечки, – бормочет он, раздвигая твои ноги, – потому что тогда я соврал.
Вначале – больно. Так, что ты прикусываешь губы, чтобы не застонать. Но все равно стонешь. Может, потому что смазки мало. Может, потому что Дин слишком резок. Может, потому что ты все равно слишком зажимаешься.
Дин смотрит на тебя, и его зеленые глаза кажутся тебе очень яркими. Как последний глоток шартреза на дне стакана. Его губы нежно прижимаются к уголку твоего рта, и это словно извинение за боль и поспешность. Язык Дина скользит по твоему лицу, будто вместе со слезами с кожи он пытается слизать и твою боль.
И она действительно уходит.
Твои ноги неловко обвивают скользкие от пота бока Дина. Тело подстраивается под ритм его движений, и вскоре тебе удается избавить Дина от осторожности, и кровать скрипит, отсчитывая разы, когда он вбивается в твое тело. Вы оба дышите так, словно еще чуть-чуть, и воздуха вокруг вас совсем не останется, и теряете контроль лишь тогда, когда Дин закидывает твои ноги себе на плечи, чтобы войти глубже.
Пот заливает твои глаза. Тебе неудобно в этом положении, но это неважно. Ничего не имеет сейчас значения. Ты давишься стоном при каждом толчке и просто не понимаешь, что с тобой делает Дин, как ему удается заставить тебя почувствовать чуть ли не шлюхой, почему тебе так важно чувствовать каждый дюйм его плоти внутри себя – такой твердой, гладкой и горячей.
Что шепчет тебе Дин, ты не понимаешь. Может, он что-то обещает тебе, или говорит, что любит тебя, или это вообще какое-то заклинание... Ты вцепляешься во взлохмаченные, влажные волосы, чувствуя, как его пальцы обхватывают тебя снова, там... И через несколько коротких минут снова выгибаешься под его скользким от пота плотным телом, когда сладкая судорога, как электрический заряд, проходит сквозь тебя, заставляя выплескиваться в кольцо умелых и жестких пальцев, глухо кричать, когда зубы Дина входят в твое плечо, метя, слышать откуда-то извне свое имя, и чувствовать, как внутри тебя разливается его горячее и немного липкое семя.
Вы дрожите оба, словно от сильного холода или лихорадки, а ты почему-то боишься открыть глаза, хотя это, безусловно, – самый глупый страх, который ты испытывал в жизни. Руки Дина обнимают тебя так крепко, словно твое тело вот-вот должно растаять, как предутренняя дымка тумана на рассвете, и он пытается тебя удержать хоть ненадолго.
Ты чувствуешь горячее дыхание у своей щеки, когда он тихо шепчет:
– Ты жмуришься, когда кончаешь, Сэмми. Никогда не знал...
– Ну откуда же тебе это... – ты недоговариваешь и судорожно вздыхаешь, чувствуя, как он выходит из твоего расслабленного тела.
Потом вы ничего не говорите. Просто лежите молча. Руки Дина обнимают тебя крепко-крепко, как когда-то в детстве. Потом Дин засыпает. А ты, на грани сна, накидываешь одеяло и думаешь о том, что круг, каким бы он ни был, замкнулся. Что все сейчас именно так, как и должно быть.
Ты мог бы сказать это Дину.
Ты мог бы вообще многое сказать Дину. О том, что, когда он рядом, все твои странные и пугающие воспоминания о мертвых черных небесах и огненных пустошах отступают. Что тебя не пугают те странные изменения, которые происходят с тобой, пока он рядом. Что ты сделаешь все, чтобы отменить эту чертову сделку – в конце концов, юристы поопаснее любого демона будут.
Ты мог бы сказать Дину, что он – единственное, что у тебя осталось, и, что если и он уйдет через несколько месяцев, подчиняясь условиям сделки, то тебе в этом мире делать будет нечего.
И что просто так ты его от себя не отпустишь.
Разумеется, все это сопливая ерунда, как назвал бы это сам Дин со своей обычной ухмылочкой. Сопливая ерунда для девчонок.
Ты сам, пожалуй, это тоже признаешь.
Но это правдивая сопливая ерунда.
И ты мог бы сказать все это Дину, но...
Ты смотришь на него. Во сне усталость словно отпускает Дина, и он выглядит таким умиротворенным и спокойным... как когда-то, когда с вами был отец, вы все еще были детьми, и когда мир казался пугающей сказкой лишь наполовину.
Ты неуверенно касаешься губами его виска. И видишь, как Дин чуть улыбается во сне.
Можно действительно рассказать обо всем этом Дину. Но зачем?
Он и так все это уже очень давно знает.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.