Ляля плачет

Дину четыре, он уже почти совсем взрослый.
Он смотрит, как сверток на кровати слегка шевелится, и воображает, что это просто большая толстая гусеница неведомой бабочки, ну, как те гусеницы, которых они с мамой находили на яблоне - беспомощный белые червяки, неспособные ни на что, кроме пожирания листьев. Па говорит, что Сэмми никакая не гусеница, что Сэмми красивый и замечательный ребенок, но Дин не слепой, он видит сморщенное личико, и почти совсем лысую голову, и беззубые десны. Сэмми тоже только ест и пачкает памперсы, единственное, чем он отличается от гусениц - он еще и плачет, громко, часто и без повода.
Дин думает, что - да, наверное, он все-таки любит брата, потому что так положено.

Дину пять, он уже почти совсем взрослый.
Сэмми ползает по полу мотельной комнаты, собирая пыль, и мусолит машинку. Дин наблюдает за ним с интересом энтомолога: теперь брат уже не похож на гусеницу, он встает на ноги и даже ходит, но пока предпочитает передвигаться на четвереньках. Сэм глупый - ничего не понимает; Сэм назойливый и слюнявый - он виснет на папе, и папа сам его к этому приучил - лезть на шею, обниматься и целовать в щеку, и брат теперь при каждом удобном случае вцепляется в Дина с неожиданной силой, обхватывает пухлыми руками и целует куда попадет - в ухо, в шею... Фу, гадость, губы мокрые, зубов почти нет... Ну, по крайней мере, он сильный. Что ж, думать за него будет Дин.
С улицы доносится надрывный детский вой, Дин отдирает от себя Сэмми и выглядывает в окно. На газоне восседает ребенок в разрисованном машинками комбинезоне - почти точная копия Сэма, такой же любитель поорать, рядом стоит мальчик чуть постарше и что-то приговаривает, поглаживая мелкого крикуна по голове. Дин снова отмахивается от брата, осторожно приподнимает створку и прислушивается.
- Ляля плачет, ляля плачет... - сочувственно твердит старший, присаживается рядом и неловко пытается обнять скандалиста.
Дин закрывает окно, оборачивается и подозрительно разглядывает сморщившегося, готового разрыдаться Сэмми, тянущего к нему руки, а потом удрученно вздыхает:
- Только не начинай ныть... ляля.
Сэмми с удивлением смотрит на брата, который впервые сам наклоняется к нему, неуверенно улыбается и берет в руки машинку.
- Ну давай, показывай, как ты тут играешь?
Дин думает, что - да, наверное, он все-таки любит брата, потому что тот - маленький и глупый, и за ним надо присматривать.

Дину четырнадцать, он уже почти совсем взрослый.
Сэмми все еще мелкий и глупый, впрочем, надо отдать ему должное - он все-таки умнее многих сверстников, и в школе за его оценки стыдно не бывает. Правда, брат совсем не умеет драться, но Дин берет это на себя. В конце концов, для него это не составляет труда, делов-то - раскидать троих наглых пацанов по углам, забрать в свою руку потную ладошку мелкого, презрительно фыркнуть и уйти с поля боя под восхищенный шепот девчонок.
Дома па устроит нагоняй за прореху на джинсах, отправит Сэмми смотреть телевизор и будет до седьмого пота гонять Дина по сборке-разборке оружия, а потом - по характеристикам нежити, а потом заставит отжиматься, качать пресс и сделать пробежку. Потом он, может быть, уйдет на охоту, а они с Сэмми сядут играть в "Монополию", потому что мелкого нельзя оставлять одного, как бы призывно ни улыбалась Дину Нэнси с третьей парты.
Дин смотрит на Сэмми и думает о том, как же здорово, что Сэм больше не вешается на шею, не слюнявится и не вцепляется в него, как клещ - Дин долго отучал его, а то не приведи Господь мелкий в школе забудется и перед одноклассниками опозорит. Еще бы избавить его от дурацкой привычки реветь при виде крови…
Стоит только отцу вернуться с охоты слегка поцарапанным, как Сэмми разражается слезами, будто девчонка, и заткнуть этот фонтан возможным не представляется. Дин молча приносит отцу аптечку, помогает остановить кровь и, проходя мимо зареванного брата, неожиданно для себя мельком гладит его по макушке, шутливо бросая:
- Ляля плачет... Ляля, не плачь.
Сэмми поднимает голову, не выдерживает и улыбается, и Дин думает, что - да, наверное, он все-таки любит брата, потому что тот - уже не бессмысленная гусеница, и не сопливый ползунок, а что иногда плачет - ну так это не самое страшное, пока он умеет так улыбаться.

Дину двадцать, он уже совсем взрослый.
Сэм с отцом самозабвенно ругаются, искры летят во все стороны, отец давит, брат трясется от бешенства, и Дин все ждет, когда же по щекам Сэма потекут слезы, но тот выбегает с сухими глазами, громко хлопнув дверью.
Отец отворачивается, садится на кровать и начинает методично чистить оружие.
Дин думает, что однажды он не выдержит и все-таки вмешается в спор, и получит от обоих, но слушать их регулярные скандалы уже невозможно.
Дин думает: как жаль, что Сэмми больше не бессмысленная толстая гусеница, которая не может никуда уползти; как жаль, что он больше не слюнявый ползунок, которого невозможно от себя оторвать; как жаль, что он больше не мелкота, которую можно успокоить, просто погладив по макушке.
Сэм возвращается через три часа, продрогший, усталый, злой, и Дин смотрит снизу вверх на неожиданно вытянувшегося в этом году младшего брата, и не знает, что сказать.
- Дин, я устал, не могу больше так жить... - сдавленно шепчет Сэм, сжимая и разжимая в кулаке вытянутую кромку рубашки.
- Ляля, не плачь! – криво усмехается Дин и слегка толкает его кулаком в плечо.
И Сэм в ответ растягивает губы в слабой измученной улыбке.
И Дин думает, что - да, наверное, он все-таки любит своего брата, потому что он и Сэмми - это то, что всегда будет, то, что останется неизменным, как бы ни изменились они сами.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.