Иногда Дин...

Иногда Дин замечает в Сэме нечто такое, что очень ему не нравится.

Например, Редсвилл, Миннесота, задний двор коттеджа, который надо за неделю привыкнуть называть "домом", а потом неделю отвыкать, когда они опять переедут. Неуютный домишко, но уютная терраса, выходящая на задний двор, десять утра, воскресенье, Дин собирает и разбирает "беретту", а Сэм - Сэм мастерит воздушного змея. Это местное, миннесотское словечко - "мастерит": от него веет чем-то старомодно-домашним, неуклюже-обывательским, и папе не нравится это слово, но папы сейчас дома нет, и Сэм мастерит - именно так - своего чёртова змея под бдительным, но, как Дин уверен, незаметным со стороны присмотром старшего. Зрелище это, надо сказать, жалкое. Сэм ругается себе под нос, сперва тихо, потом всё громче и заковыристее, заслушаешься, право слово. Пацан быстро учится, и учитель у него - что надо, думает Дин, с ухмылкой загоняя в "беретту" магазин. По всему двору - гора покорёженного картона и обломков фанерных палочек, ступеньки террасы перемазаны в клее, Сэм перемазан в клее, штаны облеплены обрывками бумаги и обрезками бечёвки, пальцы в занозах, а язык - как помело, и Дин, искоса поглядывая на него, ухмыляется всё шире, а потом говорит в пятидесятый, наверное, раз:
- Может, всё-таки помочь?
И тут Сэм оборачивается и кидает на него взгляд из-под взъерошенной чёлки... взгляд, который Дину очень не нравится. Ухмылка примерзает к его лицу, а Сэм, ничего не заметив, суёт указательный палец в рот, сосредоточенно высасывая очередную занозу, и кривится от кислого привкуса клея, забившегося под ногти. Ему десять, но вот так, с пальцем во рту, он похож на пятилетнего, и Дин снова ухмыляется, забыв о том взгляде, который только что его так встревожил, как и позже всегда будет о нём забывать.
Сэм возится ещё час или два, Дин успевает не менее тридцати раз собрать-разобрать "беретту", и даже папа успевает вернуться домой и видит, как в хмуром небе над домом, к которому незачем привыкать, парит прямоугольная рожица, цепляющая облака. И Сэм счастлив, как в четыре года, когда впервые смог проехать на велосипеде десять ярдов и не расквасить себе нос. Дин смотрит в небо и думает, был ли бы Сэмми сейчас так счастлив, если бы...
Но он не доводит мысль до конца.

- Опять, - говорит Дин пять лет спустя. - Кто?
Сэм шмыгает носом и мрачно ковыряет вилкой лазанью. Он не отвечает, как обычно - он никогда не отвечает. Ни Дину, ни папе. Впрочем, папа не спрашивает. А Дин поклялся себе, что будет спрашивать, пока не получит наконец ответа.
- Чёрт подери, Сэм, не прикидывайся имбецилом! Кто?!
- Отстань от меня, - говорит Сэм, отшвыривая вилку и вставая. - Отцепись от меня, понял?
И уходит, грохнув дверью, но перед этим бросает на Дина взгляд, который ему очень не нравится... отчасти потому, что Дин уже видел такие взгляды и раньше.
Он мечется по очередному дому, к которому незачем привыкать, как тигр по клетке, и вынашивает планы один глупее другого - проследить за Сэмом после школы, например, или подкинуть жучок ему в рюкзак... Ни того, ни другого он, конечно, не делает, и на следующий день Сэм снова возвращается с подбитым глазом, а Дин сгребает его за воротник и рычит:
- Кто?
И Сэм снова молча мотает головой.
- Я же только имя прошу, больше ничего!
- Нет.
- Чёрт! Ну тогда скажи им сам, что у тебя есть старший брат, и если они...
- Нет, Дин, - говорит Сэм раздельно и очень внятно, отрывая его руки от своего воротника. - Если я так скажу, они всегда будут считать меня слабаком.
- Да пошли они в задницу! Какая разница, кем они тебя считают?! Всё равно мы уедем, как только папа закончит тут охоту...
Но Сэм смотрит на него холодно, упрямо и... так, как очень не нравится Дину, и Дин умолкает от этого взгляда.
И ещё от того, что знает: Сэм прав, Сэму пятнадцать, и если сейчас он сделает то, что требует Дин, то никогда не сможет себя уважать.
Дин снова мечется, подкачивает шины в Импале, моет Импалу и до блеска начищает импалин бампер, но это помогает не больше, чем парацетамол - подгнившему трупу. Сэм продолжает приходить из школы с фингалами, один красивей другого. Сэм продолжает упрямо молчать.
За день до конца отцовской охоты Сэм возвращается с высоко задранным подбородком. Лицо у него разбито в кровь, и костяшки пальцев разбиты в кровь. И когда Дин промывает и перебинтовывает эти костяшки, Сэм смотрит на них с мрачным удовлетворением и... с тем чувством, которое очень не нравится Дину.
- Повязку не мочи, - ворчит Дин, и Сэм улыбается ему благодарно и виновато и...
И не важно, с чем ещё, не важно, незачем думать об этом.

- Если ты сейчас выйдешь через эту дверь, обратно можешь не возвращаться!
"Боже, что ты говоришь, ты совсем ополоумел!" - хочется завопить Дину, но Дин молчит, он стоит и молчит, как мальчишка, которого наказали и поставили в угол, запретив открывать рот до ужина. В жизни его ещё ждут моменты, когда он будет чувствовать такую беспомощность, но их будет мало, и любой их них он променял бы на воспоминание получше. Он знает, что должен молчать, просто молчать и слушать, как папа и Сэм кричат друг на друга, "мне надоело тебе подчиняться", "ты никогда мне и не подчинялся", "я не позволю тебе и дальше калечить мою жизнь", "как ты смеешь так говорить с отцом", "ты сейчас же заткнёшься или...", "или что?!". Сделай же что-нибудь, Дин, останови их, пока они не зашли слишком далеко! Но он ничего не делает. Он хотел бы, но... но он замечает в Сэме что-то такое, что очень, очень ему не нравится. В прищуренных глазах Сэма, в сжатых губах Сэма, в отрывистом голосе Сэма. Папа, думает Дин, неужели ты не видишь этого, как я?..
А потом папа говорит то, что нельзя говорить, то, что не получится взять назад:
- Если ты сейчас выйдешь через эту дверь, обратно можешь не возвращаться!
И Дин с ужасом видит, что Сэм ждал именно этих слов. Хотел именно их. Что они - ключ, поворачивающийся в запоре его тюрьмы, тюрьмы, к которой нельзя привыкать.
И когда Сэм медленно, почти торжественно оборачивается к отцу, Дин снова видит в нём то, что ему так не нравилось, так не хотелось видеть последние годы. И то, что он видит это, стоит всех слов, которые они могут сказать и ещё скажут.
- Сэм! Сэм! - кричит отец вслед открывшейся и закрывшейся двери. Без хлопка. Он не хлопнул дверью, когда ушёл. Просто закрыл её за собой, коротко посмотрев на них на прощанье - на Джона и Дина, Дина, молча стоящего в стороне.
И Дин понимает, наконец понимает, что это такое и почему оно ему всегда так сильно не нравилось.
"Когда-нибудь, - думает Дин, - настанет день, когда я больше не буду нужен ему. Когда он со всем справится сам".
И одновременно с этой мыслью осознаёт, что понимание шло к нему слишком длинной дорожкой. И день этот уже настал, только что, на его глазах.

© since 2007, Crossroad Blues,
All rights reserved.